Всеволод Иванов - Александр Пушкин и его время

Тогда в Пушкине уже зарождались неясно те мысли и впечатления, которые позднее, в 1830 году, будут запечатлены им в неоконченных статьях о народной драме.

«Драма родилась на площади, — пишет Пушкин, — и составляла увеселение народное. Народ, как дети, требует занимательности, действия… Народ требует сильных ощущений, для него и казни — зрелище. Смех, жалость и ужас суть три струны нашего воображения, потрясаемые драматическим волшебством. Но смех скоро ослабевает, и на нем одном невозможно основать полного драматического действия. Древние трагики пренебрегали сею пружиною. Народная сатира овладела ею исключительно и приняла форму драматическую — более как пародию. Таким образом родилась комедия, со временем столь усовершенствованная. Заметим, что высокая комедия не основана единственно на смехе, но на развитии характеров, и что нередко близка подходит к трагедии». Когда писались эти строки (в 1830-м), уже учился грамоте драматург, который позднее создал шедевры русской комедии и драмы, такие, как «Свои люди сочтемся» (1846), «Гроза» (1859), выполнив заветы Пушкина во всей их силе.

Постоянный посетитель театра в ураганное время своего первоцветения, чего там ищет Пушкин? Чистого искусства? Веселых похождений? Нет. Он всегда ищет то, что он любит, — живую толпу, массу, народ, он ищет ее, потому что толпа, народ в своем внутреннем активе удивительным образом всегда бесконечно больше суммы составляющих ее людей. Театр — театр только тогда, когда он полон публики, театр — это великая мастерская писателя и актера, это наглядная проверка его связей с народом, когда слово, жест, шутка, гнев, скорбь, слезы усиливаются тысячекратно приемом и отдачей в душах зрителя. Пушкин любил толпу — пышный бал, и раут, и базар, и ярмарку, масленичное гулянье на Неве, вербу, гулянье на Святой, Екатерингофское гулянье на первое мая, пасхальную заутреню, деревенские престолы, монастырские ярмарки. Для Пушкина всякое народное сборище, в какой бы форме оно ни было, — прежде всего торжество, торжество жизни.

И как охват совокупности всех этих впечатлений, как пышную торжественную оправу всех этих своих смутных могучих переживаний Пушкин прежде всего полюбил Петербург. Первые три года жизни в Петербурге задают тон в этом отношении всему последующему творчеству Пушкина. Петербург не только город, не только адрес поэта где-то у Калинкина моста. Петербург — столица, олицетворение всего государства.

Таков беглый итог впечатлений первых трех молодых лет жизни Пушкина в Петербурге.

Однако, как внешне ни была занята, как ни бурна была петербургская жизнь молодого Пушкина, она не поглощает его всего, у него есть еще другая, невидимая свету жизнь. Он очень скрытен, этот Пушкин.

Поэт должен иметь время для своего творчества, и Пушкин находит это время. Обычно по утрам, до службы, он пишет поэму «Руслан и Людмила».

Из разнообразного материала крепко свивается, возникает пестрая, увлекательная, говоря современным языком, приключенческо-фантастическая стихотворная повесть, веселая по тону, бурная по содержанию, русская по бодрому, цветистому общему колориту, древнеисторическая по фону и в то же время изукрашенная царскосельской утонченностью,

Поэма — первая своеобразная дань Пушкина русской истории, которую пока он видит еще издалека, но перед которой уже преклонен в поэтическом восхищении… В фантастике «Руслана» Пушкин в легкой форме дает как бы наброски исторических картин и образов, которые позже предстанут пред читателем.

Вот описание старого Финна, впоследствии развернувшееся в чудесный образ летописца Пимена:

Следует рассказ Финна о варягах, и мы находим в нем опять намеки на знакомые нам со школьных лет строки:

Вспоминаем: то же сделает и Петр в «Полтаве». Вот Руслан ложится «на мягкий мох»; но заснуть не может и говорит старцу:

И мы вспоминаем: так в «Онегине» скажет Татьяна няне.

Все эти первичные образы кипят, клубятся где-то в безднах души поэта, готовясь к жизни. И поэма растет и растет, облекается в сияющую пушкинскую форму. Исчезнувшая из града Киева дочь князя Владимира просыпается после похищения из брачной своей постели и находит себя «среди подушек пуховых, под гордой сенью балдахина»… Следует небольшая веселая заминка во вкусе Парни:

Описания легкие, пожалуй, чуть соблазнительные, плещут, текут, сверкая и смеясь, словно каскады в царскосельском парке, и полтора уже века льются в душу миллионов слушателей и читателей. Сад волшебника Черномора оказывается у Пушкина удивительно схожим с садом зачарованного доброго чудовища из сказки об Аленьком цветочке Аксакова. Что же у них общего, у двух этих авторов? Ответ прост: и первый и второй сады, и пушкинский и Пелагеин, — нарисованы по одному образцу садов в дворянских имениях, а те, в свою очередь, сами ослабленные сколки с садов царскосельских, то есть русифицированных версальских… Изысканная красота хлещет здесь одинаково вольно и широко и у петербургского поэта, и в уфимской дальней степи, в усадьбе Багрова-внука.

Пчела берет свой мед со всех цветов. Пушкин отовсюду черпает материалы для своего творчества.

В 1818 году, в феврале, вышли из печати первые восемь томов карамзинской многотомной «Истории государства Российского». Грандиозное создание! И соответственно грандиозные впечатления!

«Я прочел их (то есть тома «Истории…» — Вс. И.) в моей постели с жадностью и со вниманием, — записывает. Пушкин. — Появление сей книги (так и быть надлежало) наделало много шуму и споров и произвело сильное впечатление. 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин)… Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили».