Всеволод Иванов - Александр Пушкин и его время

— Что это такое? — спросил Пушкин.

— Новая песенка, — демонически усмехался Раевский.

— гремела песня.

— Слушайте, Пушкин, отец хочет опять спасать вас. И знаете, мы вызволим вас. пожалуй, от вашего Кишинева, — говорил Александр Раевский прямо в ухо Пушкину. — Едем опять с нами! Хорошо?

Пушкин вскочил со стула.

— Ехать? Разъясни!

— Мы с отцом едем на другие именины… На Екатеринин день! Именины поинтереснее!

У Пушкина захолонуло сердце: Екатерины? Кати? Неужели? И спросил:

— К вам? В Киев?

— Не-ет, не в Киев! в Каменку… На Украину. К Давыдовым. Отличное именье! Именины бабки моей, Екатерины Николаевны! Давыдова — Мать моего отца! К сводным отцовым братьям, к Александру и Василию. Помещики знатные!

— Я как будто имел удовольствие встречать одного из них…

— Именно — сплошное удовольствие… Верно, младшего, Василия… Старший-то из дому не вылезает. Ест да спит. Настоящие дворяне. Ха-ха! Ха! А Василь недавно у нас проезжал… Из Питера. О, важнейшие политические дела! Да, кстати, там он — ха-ха! — заложил мужиков, нельзя, сам понимаешь, — именины бабушки. Расходы! То да се! Именины по-давыдовски! Барские! Едем?

Пушкин вдруг схватил Раевского за руку. — Ладно, едем! Но ты мне скажи, Александр, что с Орловым? Почему он выглядит победителем?

— Почему? Очень просто. Он просил у отца руки Кати. Сестры… Екатерины Николаевны!

Пушкину как горячим ветром дунуло в лицо. — Ну и что? — холодно спросил он.

— Знаешь Орлова? Нельзя сказать, что для Кати это счастье… Отец и отвечал — говори с самой Катериной. Пусть решает она! Так, значит, едем?

— Говорю, едем… Уехать из Кишинева — великолепно!

— Инзов — добрая душа! Сперва к Дадыдовым, а потом, может, и в Киев проедем…

— Правда? — трепетал Пушкин. Он увидит Катю! И неужели же этот толстый генерал?..

— Ах, Катя, Катя!

Высокий, на висячих рессорах дормез проехал белые ворота, львы спали на столбах. Ударила пушка. Орлов засмеялся:

— У Давыдовых не могут иначе… Гости едут!

Пушкин помнил бабушкино подмосковное Захарово, знал маменькино псковское Михайловское — усадьбы северные, деревни!

С теми северными дворянскими усадьбами украинские поместья ни в какое сравнение не шли — щедрой рукой раздавала Екатерина земли и крестьян на Украине своим любовникам, своим дворянам. На богатейшем черноземе, ошалевшие от привалившего счастья, родовитые, а особенно неродовитые, — но все скоробогачи; они воздвигали усадьбы, нелепо роскошные, почти царские, среди белых мазанок под очеретяными крышами да под высокими тополями.

Поэта сразила странная, ненужная, ничем не объяснимая роскошь этих поместий. Она мучила его, как неверный сон, — вот он тут, налицо, а ухватить его нельзя — все ускользает. И только потом, вернувшись в Кишинев, Пушкин смог осознать виденное, развернуть в ширину его значение и запечатлеть в те точные строки «Заметок по русской истории XVIII века», что уберег от опасливого огня его кишиневский друг Н. С. Алексеев. Эта усадьба Давыдовых Каменка стояла явным памятником того, что «Екатерина знала плутни и грабежи своих любовников, но молчала. Ободренные таковою слабостию, они не знали меры своему корыстолюбию, и самые отдаленные родственники временщика с жадностью пользовались кратким его царствованием. Отселе произошли сии огромные имения вовсе неизвестных фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем классе народа. От канцлера до последнего протоколиста все крало и все было продажно… развратная государыня развратила и свое государство.

Екатерина уничтожила звание… рабства, а раздарила около миллиона государственных крестьян (т. е. свободных хлебопашцев) и закрепостила вольную Малороссию…»

Катится карета, колеса стучат по мерзлой грязи, фыркают кони, чуя конюшню и обильный овес, чернеющая аллея тянется бесконечно. На холме огромный белый барский дом, увенчанный ротондой бельведера, с куполом, с балюстрадой. На нем флаг. Четыре массивные колонны коринфскими капителями своими несут высокий фронтон над передним фасадом, между колоннами — окна в три ряда.

Под колоннами развернутая на обе стороны сходами лестница к порталу парадного входа, еще пара геральдических львов. От главного дома справа и слева — флигеля. Левее, поодаль — деревянная церковь. Пониже, над речкой Тясмином, в Скалах, искусственный грот: в прохладе грота очень облегчительно обедать в жаркие дни. Кругом дремотность оголенного парка..

Неподалеку домик с бильярдом, за барским домом дымит, топится стеклянная оранжерея. Перед домом большой цветник, он в порядке, в клумбах — последние цветы, жалостно обожженные первым морозом.

Среди цветника — фонтан со статуей Флоры с охапкой плодов и цветов, ноябрьский ветер крутит в бассейне сухие листья.

Не доехав до подъезда, дормез Орлова задержался — у подъезда стояла желтая карета. Подъехали. Никита и орловский солдат соскочили с козел, открыли дверцу, загремела откидная лесенка, пассажиры вышли, затопали с удовольствием затекшими ногами. За орловским дормезом подскочила Давыдовская коляска. А у ворот снова ухнула пушка — новые гости.

Гости в военных шинелях — генералы Раевский и Орлов, офицеры Александр и Владимир Раевские и Константин Охотников, штатские Василий Давыдов, Пушкин в серой бекеше, окруженные выскочившей дворней, входили в большой вестибюль. Чучело огромного медведя уже держало наготове на серебряном подносе большие рюмки тминной.

— Оно славно с морозу да с ветру!

И опять к подъезду подкатывал, колыхаясь, рыдван-четверка гривастых серых.

А за ним — удар пушки.

В вестибюле — душистое тепло, шумно от восклицаний; аханья, поцелуи, толкотня, верченье перед зеркалами. Разодетые, как принцессы и принцы, дети — девочки в кружевах и бантах, в длинных панталончиках, мальчики в бархатных костюмчиках — уже бегают с визгом, с хохотом. Снимались дорожные рединготы, теплые сюртуки, салопы, суворовские плащи, шинели, шубы, меховые калоши, плисовые сапоги на зайце, картузы с ушами, треуголки, шапки, капоры с лентами, разматывались длинные вязаные шарфы. Рядом с медведем, сам очень похожий на медведя, стоял барин Давыдов Александр Львович, толстяк в персидском архалуке, подхваченном кашмирской шалью, в ермолке с кистью на ухо, встречал гостей, указывал челяди — кого куда. Между медведем и мужем, сжав обе руки у пояса, гостеприимно устремленная всем станом вперед, с сияющей улыбкой на пудреном лице, в ярко-розовом платье встречала гостей тоненькая, подсыхающая брюнетка — хозяйка дома Аглая Антоновна, породой, сразу видать, француженка.