Барбара Такман - Первый блицкриг. Август 1914

Первой заповедью Клаузевица, оракула германской военной науки, было быстрое достижение цели наступательной войны. Оккупация территории противника и установление контроля над его ресурсами было второстепенным делом. Основное — максимально быстрое принятие решений на начальном этапе. Время ставилось превыше всего. Все, что задерживало кампанию, Клаузевиц решительно осуждал. «Постепенное уничтожение» противника, или война на истощение, были для него неприемлемы. Он писал во времена Ватерлоо, и его труды считались с тех пор библией стратегии.

Для достижения решительной победы Шлиффен выбрал стратегию времен битвы при Каннах, заимствовав ее у Ганнибала. Полководец, загипнотизировавший Шлиффена, был давным-давно мертв. Прошло две тысячи лет со времени классического двойного охвата, примененного Ганнибалом против римлян при Каннах. Полевые пушки и пулеметы заменили лук, стрелы и пращу, писал Шлиффен, но принципы стратегии остались неизменными. Вражеский фронт не является главной целью. Самое важное — сокрушить фланги противника и завершить уничтожение ударом в тыл. При Шлиффене обход стал фетишем, а фронтальный удар — анафемой для германского Генерального штаба.

Первый план Шлиффена, предусматривавший нарушение границ Бельгии, был составлен в 1899 году. Он предполагал прорыв через угол Бельгии восточнее Мааса. Расширяясь с каждым последующим годом, к 1905 году этот план включал огромный обходной маневр правым крылом немецкой армии, в ходе которого германские войска должны были пересечь Бельгию через Льеж и Брюссель, а затем повернуть на юг, где должны были воспользоваться преимуществами открытого ландшафта Фландрии для наступления на Францию. Все зависело от быстрых и решительных действий, и даже обходной путь через Фландрию требовал меньше времени, чем ведение осадных боев вдоль укрепленной линии на границе.

У Шлиффена не было достаточно дивизий, чтобы осуществить двойной охват Франции, как при Каннах. Вместо этого он решил положиться на мощное правое крыло, которое бы прошло через всю территорию Бельгии по обоим берегам Мааса и прочесало бы эту страну подобно гигантским граблям. Затем поиска пересекают франко-бельгийскую границу по всей ее ширине и через долину Уазы обрушиваются на Париж. Основная масса немецких сил оказалась бы между столицей и французскими армиями, которым во время их вынужденного отхода для борьбы с нависшей угрозой была бы навязана решающая битва на уничтожение вдали от их укрепленных районов. Существенным моментом в плане было намеренное ослабление левого крыла немецких армий на фронте Эльзас-Лотарингия, чтобы завлечь французов в «мешок» между Мецем и Вогезами. Считалось, что французы, стремясь освободить потерянные провинции, ударят именно здесь, что, по мнению генералов, лишь способствовало бы успеху немецкого плена, так как немецкое левое крыло смогло бы удерживать их в «мешке» до победы основных сил в тылу французских армий. За этим планом всегда скрывалась тайная надежда Шлиффена на то, что по мере развертывания битвы удастся бросить в контрнаступление левое крыло и совершить настоящее двойное окружение — «колоссальные Канны» его мечты. Но, строго экономя силы для своего правого крыла, он не поддался на это искушение. Однако заманчивые перспективы левого крыла не оставляли в покое его последователей.

Итак, немцы подошли к Бельгии. Решающая битва требовала охвата, а охват требовал бельгийской территории. Германский Генеральный штаб считал это военной необходимостью. Кайзер и канцлер согласились с этим более или менее единодушно. Идти ли на этот шаг, был ли он приемлемым ввиду возможной неблагоприятной реакции мирового общественного мнения, особенно нейтральных стран, — эти проблемы не имели никакого значения.

Единственным принимавшимся во внимание критерием был триумф германского оружия. Немцы после 1870 года усвоили урок, сводившийся к тому, что оружие и война были единственным источником германского величия.

В своей книге «Нация с оружием» фельдмаршал фон дер Гольц поучал: «Мы завоевали наше положение благодаря остроте наших мечей, а не умов».

Принятие решения о нарушении нейтралитета Бельгии было делом нетрудным.

Греки верили: характер — это судьба. Принятие рокового решения было обусловлено многими столетиями немецкой философии: в ней были заложены семена самоуничтожения, ожидавшие своего часа. Она говорила устами Шлиффена, но ее создали Фихте, веривший, что германский народ избран Провидением, дабы занять высшее место в истории Вселенной; Гегель, считавший, что немцы ведут остальной мир к славным вершинам принудительной культуры; Ницше, утверждавший, что сверхчеловек стоит выше обычного контроля; Трейчке, по которому усиление мощи является высшим моральным долгом государства, всего германского народа, называвшего своего временного правителя «всевышним».

Цель — решающая битва — была продуктом побед над Австрией и Францией в 1866 и 1870 годах. Отшумевшие битвы, как и мертвые генералы, держат своей мертвой хваткой военные умы, и немцы, в не меньшей степени, чем другие народы, готовились к последней войне. Они поставили все на карту решающей битвы в образе Ганнибала, однако даже призрак Ганнибала мог бы напомнить Шлиффену о том, что, хотя карфагеняне выиграли битву при Каннах, войну выиграл Рим.

Старый фельдмаршал Мольтке [51]в 1890 году предсказал, что следующая война может продлиться семь лет или даже тридцать, потому что ресурсы современного государства настолько огромны, что оно не признает себя побежденным после одного военного поражения и не прекратит борьбы. Его племянник и тезка, который заместил Шлиффена на посту начальника Генерального штаба, также знавал моменты просветления, когда четко понимал справедливость предсказания дяди. В 1906 году в один из приступов неверия в Клаузевица он сказал кайзеру:

«Это будет национальная война, которая закончится не решающей битвой, а после длительной утомительной борьбы со страной, которая не будет побеждена до тех пор, пока не будут сломлены ее национальные силы. Это будет война, которая в высшей степени истощит наш народ, даже если мы и окажемся победителями». Однако следовать логике своих предсказаний противно человеческой натуре, тем более натуре Генерального штаба. Аморфная, без определения границ, концепция затяжной войны не могла быть так научно разработана, как ортодоксальное, предсказанное и простое решение решающей битвы и короткой войны. Молодой Мольтке был уже начальником Генерального штаба, когда выступил со своим предсказанием, но ни он, ни его штаб, ни штаб любой другой страны не делали никаких попыток ориентироваться на длительную войну. Не считая двух Мольтке, один из которых был уже мертв, а второй не проявлял твердости в достижении цели, некоторые военные стратеги в других странах не исключали возможность затяжной войны, однако все предпочитали верить, так же как банкиры и промышленники, что в силу общего расстройства экономической жизни всеобщая европейская война не может продолжаться более трех-четырех месяцев. Характерной чертой 1914 года, как и любой эпохи, была общая склонность, отмечавшаяся во всех странах, — не готовиться к худшей альтернативе, а действовать в соответствии с тем, что, как им казалось, было правдой.