Барбара Такман - Первый блицкриг. Август 1914

Почти не придав значения этой фразе, Гошен включил ее в свой отчет об этом интервью. Он ответил Бетману, что если со стратегической точки зрения вступление Германии в Бельгию равносильно вопросу о жизни и смерти, то же самое можно сказать и об Англии — сохранение неприкосновенности Бельгии для нее не менее важно. «Ваше превосходительство слишком взволнованы, слишком потрясены известием о нашем шаге и настолько не расположены прислушаться к доводам рассудка, что дальнейший спор бесполезен».

Когда он выходил от канцлера, двое людей в служебном автомобиле газеты «Берлине? Тагеблатт» уже ездили по улицам Берлина и разбрасывали листовки (хотя срок ультиматума истекал только в полночь) о том, что Англия объявила войну.

Дико орущая толпа уже через час стала бить стекла в здании английского посольства. Англия за одну ночь превратилась в злейшего врага, и ей адресовалось «Расовое предательство!» — излюбленное слово для выражения ненависти.

Кайзер в одном из своих наиболее глубокомысленных комментариев по поводу войны заявил: «Подумать только, Георг и Ники сыграли против меня! Если бы моя бабушка была жива, она не допустила бы этого!»

Пока толпы на Вильгельмштрассе, пронзительно вопя, требовали отмщения, подавленные депутаты левых партий собрались в кафе и сокрушались по поводу происходящего.

«Весь мир поднимается против нас, — сказал один из них. — Германизм имеет трех врагов в мире — романские народы, славян и англосаксов, сейчас они все объединились против нас».

«Благодаря нашей дипломатии у нас остался один друг — Австрия, да и ту приходится поддерживать, — заявил другой».

«По крайней мере, хорошо лишь то, что война быстро кончится, — утешил их третий. — Через четыре месяца наступит мир. С точки зрения экономики и финансов, мы вряд ли протянем дольше».

«Остается лишь одна надежда на турок и японцев, — вставил еще кто-то».

Вечером посетители кафе стали беспокойно оглядываться по сторонам — издалека с улицы слышались гомон приближавшейся толпы и крики «ура». Один из современников писал в своем дневнике: «Они подходили все ближе и ближе. Люди прислушивались, затем начали вскакивать с мест. Крики «ура» становились все громче. Они эхом прокатывались по Потсдамской площади. Казалось, что надвигался шторм. Посетители, оставив еду, выбегали из ресторанов на улицу. Меня увлек этот людской поток. «Что случилось?» — «Япония объявила войну России!» — кричали из толпы. Ура! Ура! Буйное выражение радости. Люди обнимают друг друга. «Да здравствует Япония! Ура! Ура!». Бесконечное ликование. Кто-то закричал: «К японскому посольству!». И толпа, неудержимо увлекая всех, хлынула к посольству и окружила его. «Да здравствует Япония! Да здравствует Япония!» — раздавались пылкие возгласы, пока наконец не появился японский посол и, заикаясь от смущенья, выразил благодарность за это неожиданное и, как казалось ему, незаслуженное проявление признательности.

На другой день стало известно о ложности этих слухов, но берлинцы только лишь через две недели поняли, насколько незаслуженным было это проявление признательности.

Когда посол Лихновский и его штат покидали Англию, один из друзей, пришедших проводить его на лондонский вокзал Виктория, был поражен «грустной и тяжелой» атмосферой прощания. Немецкие дипломаты ругали правительство за то, что оно решилось на войну, имея союзником лишь Австрию.

«Какие у нас шансы, когда на нас нападают со всех сторон? Неужели у Германии нет друзей?» — мрачно спросил один из дипломатов.

«Сиам, как мне говорили», — ответил его коллега.

Не успела Англия направить ультиматум, как кабинет вновь стали раздирать споры о том, следует ли направлять во Францию экспедиционный корпус. Объявив о вступлении в войну, министры начали рассуждать, каким образом Англия сможет помочь европейским странам.

В соответствии с совместными планами английские экспедиционные силы в составе шести дивизий должны были прибыть во Францию между четвертым и двенадцатым днем мобилизации и занять боевые позиции на крайнем левом фланге французской оборонительной линии на пятнадцатый день. График и так уже был сорван, потому что мобилизацию в Англии намечалось объявить на два дня позже, чем во Франции. Таким образом, английский первый день мобилизации (пятое августа) отстал от французского на трое суток, что грозило дальнейшими задержками.

Страх вторжения в Англию парализовал кабинет Асквита. В 1909 году после специального изучения этой проблемы Комитет имперской обороны пришел к заключению, что вторжение в Англию можно считать «практически маловероятным». Даже если немцы, опасаясь достаточно мощных сил внутренней обороны, создадут крупную десантную группировку, английский флот смог бы перехватить ее и без труда уничтожить в море. Несмотря на заверения в том, что английский флот в состоянии обеспечить надежную оборону Британских островов, четвертого августа английские руководители никак не могли набраться мужества, чтобы направить свою регулярную армию на континент. Выдвигались предложения о переброске не всех шести дивизий, а лишь части, об отсрочке десанта и даже об отказе от этой идеи. Адмиралу Джеллико заявили, что в «настоящее время» нет необходимости в запланированном эскортировании экспедиционного корпуса через пролив Ла-Манш.

Никто в Военном министерстве не мог привести в движение Британский экспедиционный корпус без указания правительства, которое все еще не находило в себе мужества для такого шага. В самом Военном министерстве дела также шли из рук вон плохо, по-видимому из-за того, что в течение четырех месяцев там не было руководителя.

Асквит уже склонялся к тому, чтобы пригласить лорда Китченера в Лондон, однако еще не решался предложить ему пост военного министра. Стремительный и неугомонный, сэр Генри Вильсон, беспристрастный дневник которого вызвал такое смятение после войны, чувствовал «отвращение при виде подобного положения дел». Бедный Камбон был не в лучшем состоянии, когда, вооружившись картой, он отправился к Грею, чтобы доказать, как важно для Франции растянуть левый фланг обороны с помощью шести английских дивизий. Грей пообещал доложить об этом кабинету министров.

Генерал Вильсон, придя в бешенство от отсрочек, которые он относил за счет «греховной» нерешительности Грея, с негодованием показывал своим друзьям из оппозиции копию мобилизационного приказа, содержавшего вместо слов «мобилизовать и осуществить погрузку на суда» лишь «мобилизовать». Одно только это, утверждал он, приведет к отставанию от графика на четыре дня.

Бальфур взялся подстегнуть правительство. Он направил Холдейну письмо, заявляя, что весь смысл Антанты и военных приготовлений заключается в сохранении Франции как государства, ибо в случае ее падения «будущее Европы станет развиваться в катастрофическом для нас направлении». Главное заключается в том, утверждал он, чтобы «ударить быстро и ударить всеми имеющимися силами».