Николай Малишевский - Польша против Российской империи: история противостояния

Духовенство высшее и нижнее долженствует подать собою, яко пастыри душевные, первый во учинении присяги пример и в повседневном господу богу публичном принесении теплых молитв о здравии е. и. в. всемилостивейшей государыни и дражайшего ее сына и наследника цесаревича вел. кн. Павла Петровича и всего высочайшего императорского дому по тем формам, которые им для сего употребления даны будут.

Чрез торжественное выше сего обнадежение всем и каждому свободного отправления веры и неприкосновенной в имуществах целости, само собою разумеется, что и еврейские общества, жительствующие в присоединенных к империи Российской городах и землях, будут оставлены и сохранены при всех тех свободах, коими они ныне в рассуждении закона и имуществ своих пользуются; ибо человеколюбие е. и. в. не позволяет их одних исключить из общей всем милости и будущего благосостояния под благословенною богом ее державою, доколе они со своей стороны с надлежащим повиновением, яко верноподданные, жить и в настоящих торгах и промыслах по званиям своим обращаться будут. Суд и расправа да будут продолжаемы в настоящих их местах именем и властию е. и. в. с наблюдением строжайшего порядка и правосудия.

В заключение считаю я за нужно именно присовокупить еще по высочайшему соизволению е. и. в., что все войска, как уже в своей земле, строжайшую воинскую дисциплину наблюдать будут, а потому ни вступление их в разные места, ниже самая перемена правления не долженствуют никому и нимало препятствовать в покойном и безопасном строительстве, торгах и промыслах, ибо размножение их паче служа частной пользе, тем самым будет служить к угодности и благоволению е. в.

Сей манифест имеет 27 числа сего марта месяца во всех церквах прочтен, в городские книги записан и в надлежащих местах прибит быть для всенародного сведения. А дабы оному совершенная вера подаваема была, утвердил я его по данной мне власти подписанием руки моей и приложением печати герба моего.

Издан в главном стане войск, мне вверенных, при Полонне.

Нашим новоприобретенным от Речи Посполитой Польское областям и всем в них обитателям императорскую нашу милость и благоволение объявляем.

Присоединив на вечные времена к империи Российской от Речи Посполитой Польской области, некогда с нею соединенные, потом в смутные времена отторгнутые и доселе разоряемые беспрестанными неустройствами и частыми междоусобиями, разрушавшими сколь тишину и спокойствие общественное, столь и уверенность и благосостояние частное, мы видели из деяний прежних времен и пред очами нашими совершившихся колико браней, превратностей и злополучий всякого рода прейти надлежало народам, в оных обитающим, дабы паки достигнуть до совокупления под единою державою с единоплеменным им российским народом и соделаться соучастниками блаженства, славы и величия, которыми ныне монархия наша, в мире процветая, наслаждается. Главное намерение и воля наша в сем приобретении есть и будет оградить обитателей их спокойствием и доставить им правление, основанное на твердых и незыблемых основаниях, и от коего проистекать долженствует правосудие каждому, почитая всегда обязанностью нам приятнейшею и долгом, свыше данным, распространять благодеяние и творить всех, елико возможно, счастливыми. Следуя сим правилам, не токмо удостоверили мы их в охранении личной и имущественной безопасности, но в вознаграждение убытков, понесенных от смятений, раздоров, движений войск и самих действий воинских, в сей стране бывших, а равно и во изъявление первого знака истинного материнского нашего о сих новых подданных попечения, всемилостивейше повелеваем: по рассмотрению нашего генерала и тех областей генерал-губернатора Кречетникова, со всякого состояния людей, тамо обитающих, казенных складских доходов в течение настоящего и будущего от 1 генваря 1795 г. впредь до указа нашего не собирать и не взыскивать, исключая из сего те неокладные расходы, которые платежом их Короне зависят от собственной воли обитателей, яко произвольные и никому в тягость быть не могущие; а равно и все пошлины в таможни, кои поставлены будут на новых пределах империи Российской, соизволяя, чтобы все сии сборы, яко необходимо ныне нужные для благоустроения самих же сих областей, учреждения и содержания в оных губерний, впредь до указа же нашего в казну собираемы были. Сопровождая таковым попечением о благосостоянии сих земель и таковою милостию первый шаг обладания нашего новыми подданными, надеемся, что и они со своей стороны восчувствуют прямое наше желание привлечь к нам сердца их милосердием и паки привязать к древнему прежде отечеству их собственными их пользами, благоденствием и выгодами, а не покорить их силою власти и оружия. Соответственно сему принеся теплые благодарственные мольбы всемогущему господу богу за возвращение их в недра их отчества, да устремят и они все свое усердие и все силы свои на непреложное повиновение законам и воле нашей и соединясь сердцами и духом с верными нам и любезными российскими сынами, да составят, как некогда, единый с ними народ, всегда послушный и верный своим государям и всегда мужественный и неодолимый противу врагов его и учинятся паче достойнейшими наших о благе их попечений, яко единой матери, о всех ее чадах веселящейся.

Спустя четыре года после прибытия моего в Россию к отцу моему, я получила приглашение от г-жи Чичериной ехать с нею в Варшаву, где она, по делам своим, должна была увидеться с мужем, командовавшим одним из драгунских полков, расположенных на границе. Я охотно согласилась на ее предложение. После продолжительного путешествия, в апреле 1794 года, мы приехали в Варшаву, где г-жа Чичерина не застала своего мужа, но решилась ожидать его. Через неделю после нашего приезда, 17 апреля, в три часа ночи мы были пробуждены необыкновенным шумом на улице. Одевшись наскоро, мы обе подошли к окну. В это время пламя зажженного вблизи нас дома русского посланника Игельштрома осветило толпы вооруженных людей, бежавших по улицам. В испуге г-жа Чичерина, оставя мне двух детей своих, выбежала из дому. Тщетно ожидая ее возвращения, я, наконец, решилась искать ее и едва могла найти в квартире хозяйки дома, куда она зашла в беспамятстве (считая ее за сумасшедшую, эта дама дала ей у себя убежище). Но и тут мы оставались недолго: выгнанные из дому мужем хозяйки, офицером польских гусар, мы не имели бы никакой надежды на спасение, если бы живший в этом доме стекольщик, прусский подданный, не укрыл нас у себя в чулане.