Мишель Ламарш Маррезе - Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)

В отличие от прежних попыток официальными мерами поощрять рост продуктивности дворянских поместий, в XIX в., когда власти обвиняли помещика в плохом хозяйствовании, эти обвинения тесно увязывались с критикой личных качеств виновного. Одна только безалаберность в хозяйстве редко заставляла местные власти вмешиваться в имущественные дела дворян. О помещиках, не справлявшихся с управлением землями и крещеной собственностью, говорили в таких терминах и категориях, которые подчеркивали обязанность и мужчин, и женщин благородного происхождения отличаться от других социальных групп поведением, достойным своего статуса. Стремясь к повышению культурного уровня своих собратьев-дворян, местные власти уделяли помещичьему пьянству и разгулу такое же внимание, что и собственно управлению имениями. Истцы тоже быстро усвоили официальную риторику и редко ограничивались лишь обвинениями в плохом ведении хозяйства или даже в жестокости к крестьянам. Они подкрепляли свои заявления клеветой на личную жизнь обвиняемого, хотя такие проступки, как пьянство, не служили законным основанием, чтобы лишить помещика имущественных прав. И если власти стремились учитывать только подкрепленные доказательствами свидетельства и улики, то на их решения все-таки влияли приписываемые ответчикам кутежи и оргии, особенно когда шла речь об угрозе благополучию дворянских детей.

Портрет провинциального дворянства, встающий со страниц тех дел, которые рассматривались в местных дворянских собраниях, получается, мягко говоря, нелестным. В одном подмосковном городке соседи жаловались предводителю дворянства на вдову титулярного советника Анну Рузскую, которая шаталась по улицам в пьяном виде, задирая прохожих бранными словами и неприличными жестами. Ее поведение стало до того невыносимым, что люди всячески избегали ходить мимо ее дома [196]. Наталья Братцова была вынуждена поселиться с детьми в крестьянской избе, потому что муж вышвырнул их из дома и отказался кормить. Волоколамский уездный предводитель дворянства в 1801 г. описывал, как он ездил увещевать прапорщика Братцова и нашел его пьяным, а в доме вся мебель была переломана и в окнах побиты стекла {629} . Когда жена капитана Бажина пожаловалась московскому уездному предводителю дворянства на буйство своего мужа, то предводитель донес губернатору, что капитан с женой пьянствуют безо всякого удержу и так люто дерутся друг с другом, что местная полиция уже не ручается за их жизнь {630} .

Хотя некоторые дела такого рода начинались с жалоб соседей, большинство прошений, полученных уездными предводителями, порождалось внутрисемейными, особенно супружескими, ссорами по поводу распоряжения имуществом. Провинциальные власти с большим сочувствием выслушивали жалобы жен, чьи мужья пускали на ветер свои имения. В самом деле, мужья и жены в первой половине XIX в. удивительно часто делали попытки отстранить друг друга от управления делами поместий. Бывало и так, что дети и другие потенциальные наследники старались положить конец безответственному поведению старших, которые проматывали состояния. Внимательное изучение доказательств, представленных министру внутренних дел и в Сенат, равно как и сенатских дебатов, показывает, что родственники-мужчины вовсе не щепетильничали перед слабым полом и обвиняли женщин в дурном управлении поместьями. К помещикам обоих полов предъявлялись одинаковые требования, когда речь шла о финансовом благополучии их семей и должном попечении о крестьянах и поместьях. Предводители дворянства, когда их избиратели подозревались в правонарушениях, нередко действовали, опираясь лишь на слухи. Зато начальство в Петербурге настаивало на тщательном и непредвзятом расследовании обвинений и часто требовало дополнительного следствия и сбора новых показаний, прежде чем вынести окончательное решение и лишить обвиняемого имущественных прав.

Благодаря такой позиции центральных властей женщины оказывались не беззащитнее мужчин, когда дело доходило до расследования их поступков. К примеру, разочарование постигло поручика Феоктистова, которому в 1841 г. не удалось убедить власти забрать в опеку имение его жены. Он заявил, что жена безответственным образом выдала коллежскому асессору Баташеву доверенность, которая, по мнению Феоктистова, предоставила тому неограниченные права на ее имущество. Когда тульский предводитель дворянства отправился к Варваре Феоктистовой и изложил ей жалобы ее мужа, та отвечала, что муж не в своем уме и за несколько месяцев перед тем даже лежал в больнице, после того как сам себя поранил. Тем не менее предводитель рекомендовал дворянскому собранию снова рассмотреть это дело. В своем докладе он отметил, что, хотя и не располагает положительными фактами, бросающими тень на образ жизни Феоктистовой, до него дошли слухи, подтверждающие обвинения мужа. Со своей стороны, сенаторы нашли недостаточными доказательства того, что Феоктистова проматывает деньги или ведет безнравственную жизнь, так что велели гражданскому и военному губернаторам провести более тщательное расследование, прежде чем предпринимать против нее какие-либо действия {631} . В других случаях местные власти отклоняли обвинения мужей в адрес жен еще до того, как они доходили до Сената. Например, когда прапорщик Костомаров обратился к московскому военному губернатору с просьбой арестовать имение его жены, которое, по его словам, она совершенно разорила, предводитель дворянства сообщил губернатору, что не имеет причин верить обвинениям Костомарова и что, скорее всего, последний сам же и обижает свою жену {632} .

Даже когда женщины вели себя не так, как было принято, их имущество оставалось у них в руках до тех пор, пока они не оказывались виновны в вопиющей жестокости по отношению к крестьянам или не отягощали свои имения долгами. Дочь и зять тверской помещицы Озеровой жаловались, что она пьянствует в компании своих крепостных, отпустила нескольких крестьян на волю и заложила часть поместья. Дочь Озеровой боялась, что она с двумя маленькими детьми потеряет наследство, если мать не перестанет бесчинствовать. Члены дворянского собрания постановили, что необходимо взять имение Озеровой в опеку, в подтверждение чего указали, что Озерова предстала перед ними в невменяемом состоянии, явно была пьяна. Однако Сенат отверг их вердикт: несмотря на то что Озерова, несомненно, имела наклонность к пьянству, не нашлось никаких доказательств ее жестокого обращения с крестьянами или плохого управления имением. Напротив, она регулярно выплачивала долги, а отпуская крестьян на волю, ни в чем не преступила закон. В целом, как заключил Сенат, взять имение Озеровой в опеку «единственно с тою целию, чтобы удержать оное в роде Озеровой, и дабы не ослабить дворянских имений, было бы не согласно с законами» {633} . Сенаторы, вероятно, неодобрительно смотрели на расточение дворянских состояний, но все-таки считали, что их первый долг — не допускать нарушений закона, а не пресекать безнравственные поступки отдельных помещиков.