Сергей Глезеров - Удельная. Очерки истории

На кухне была дровяная плита, на которой пеклись пироги по праздникам, в остальные же дни готовили на керосинках или примусах, стоявших на этой плите. Где-то в году 1956-м или 1957-м нам провели газ, и на кухне появилась четырехконфорочная плита и большой счетчик на стене. Правда, использовались только три горелки по числу комнат. Больше якобы не позволял метраж кухни. Но долго мы еще не расставались с дровяной плитой, потому что пироги, испеченные в ней, намного превосходили по вкусу те, что готовились в газовой духовке...

Обогревалась кухня круглой печкой – она стояла в нашей комнате и одной стенкой примыкала к кухне. Примыкал к кухне и туалет с водопроводом и канализацией. Он был холодный, поэтому зимой дверь по возможности держали открытой.

Прихожая была небольшая, туда выходили три двери из комнат, часть печки семьи Емельяновых, где они сушили белье, и еще в углу рядом с нашей дверью выступал большой кусок дымохода с вьюшками.

Входная дверь никогда днем не закрывалась, если кто-то из жильцов был дома, только поздно вечером последний пришедший жилец закрывал дверь на ключ. А двери в комнаты, конечно, были закрыты. На входной двери снаружи висел общий почтовый ящик.

Звонок на входе в квартиру тоже был один на всех. С улицы в квартиру входили через небольшое крыльцо с навесом, далее – через парадную, в ней была лестница на второй этаж, где находилась еще одна точно такая же квартира. Когда-то, еще до войны, под лестницей был чулан, с которого, предположительно, и начался пожар в 1937 году. Поэтому при мне уже под лестницей ничего не стояло, кроме выставленных на лето зимних оконных рам. Дверь в парадную никогда не закрывали, кроме как в сильные зимние морозы.

Жили в квартире у нас и животные: у нас был белый кот Зяка, названный так за свой окрас (от слова заяц); а у Татьяны Николаевны была ангорская пушистая темносерая кошка Пуська. Они жили свободной кошачьей жизнью, свободно гуляли во дворе и были любимицами всей квартиры, особенно наш Зяка – честный, воспитанный кот, никогда не лазающий по столам и не ворующий мясо и прочие продукты, которые стояли на кухне, на полу под столом, где похолоднее.

Но не всегда так мирно протекала жизнь в нашей квартире – случались и кухонные баталии между нашей бабушкой и Татьяной Николаевной. Моя бабушка была старше ее лет на пять, не работала, фанатически любила чистоту и требовала того же от всех и всегда. Малейшие погрешности на кухне были ей нетерпимы, и начинались ссоры, перераставшие в скандалы с дележкой кухонной территории, ведер и тряпок. Мы с мамой держали нейтралитет, чем очень обижали нашу бабушку.

Особенно обострились наши отношения с Татьяной Николаевной, когда маме удалось наконец добиться через суд, чтобы нам открыли отдельный лицевой счет на комнату, в которой мы проживали уже пятнадцать лет. Это произошло в 1957 году, нас поставили в очередь на улучшение жилищных условий. Татьяна Николаевна перенесла это очень болезненно.

Вот тут и произошел разрыв «дипломатических» отношений уже и между моей мамой и Татьяной Николаевной. Закончился он тем, что я с подростковым максимализмом заявила Татьяне Николаевне, что больше не считаю ее своей крестной, и вернула ей все подаренные мне раньше подарки. Помню, это были книги, настольная игра «Альпинист» и маленькая фарфоровая обезьянка. Потом, повзрослев, я помирилась с Татьяной Николаевной, но таких дружеских отношений у нас в квартире уже не было. Начались раздоры с оплатой коммунальных услуг. Татьяна Николаевна поставила себе отдельный счетчик, и у нас в местах общего пользования появились две лампочки, два выключателя...

Тут же еще одно неприятное событие произошло в нашей квартире. Владимир Иванович, отец Леночки, ушел из семьи. Стала наша коммуналка сугубо женской. Леночка повзрослела, пошла в школу, обзавелась подружками, а я окончила школу и поступила в институт. Но мы продолжали общаться. Помню, как она перед вступлением в комсомол с тревогой расспрашивала меня, как это происходит, и упорно зубрила устав, как молитву, а я сидела сбоку и рисовала ее. Так трогательно она выглядела.

И вот пришел долгожданный день: в марте 1966 года наша семья получила «смотровой» ордер на двухкомнатную квартиру в новостройках на Гражданке. И мы в августе 1966 года первыми уехали из нашей квартиры. А оба «андреевских» дома расселили окончательно уже в 1967– 1968 годах.

Сегодня из нашей квартиры остались в живых только мы с Валентиной Викторовной Емельяновой, которая охотно поделилась со мной своими воспоминаниями.

На протяжении всей истории нашей квартиры, как по заколдованному кругу, чередовались имена и фамилии жильцов, и их трагические судьбы в чем-то даже были схожи. Так, Софья Петровна была вдовой белого офицера, ее «двойник» через двадцать лет, Софья Александровна, тоже стала вдовой, но уже «красного» (советского) офицера. Часто повторялись в нашей квартире имена Владимира и Виктора. Может быть, сказалось то обстоятельство, что раньше имена давали строго по святцам, и особого разнообразия не было...

Несмотря на все превратности судьбы, существовала в нашей коммуналке какая-то общая радость бытия, вперемешку с горем. Три поколения людей сменилось в ней, и на их судьбах, как на лакмусовой бумажке, отпечаталась судьба всей страны. К счастью, репрессии 1937 года и последующих лет не коснулись впрямую нашей квартиры. Бог миловал – никого не посадили.

Я до сих пор с нежностью вспоминаю нашу старую квартиру, такую сложную, противоречивую, но объединенную всеобщим чувством родства между соседями – несмотря на ссоры, которые происходили в ней. Да ведь и в любой семье тоже бывают скандалы, но все прощается...

Дворы старых удельнинских домов 1950-х годов представляли собой условное придомовое пространство, открытое для прохода со всех сторон, ограниченное сараями, огородами и садами вокруг этих домов.

В нашем дворе, состоявшем из двух двухэтажных деревянных домов на Костромском пр., 41, был отведен закуток под дубами, где располагался самодельный стол со скамейками, песочница с остатками речного песка, загаженного кошками, самодельные деревянные качели «дуэт». Днем там собиралась детвора, а вечерами публика постарше. Телевизоров еще не было, да и телевизионные программы были очень короткими, поэтому все свободное время народ проводил во дворе. Вот и на данном фотоснимке мы сидим во дворе за этим столом.

Мы любили свой двор и очень многое делали своими руками. Один из наших жильцов был хорошим столяром, звали его Коля-маленький из-за небольшого роста. Он делал нам игрушки из дерева. У меня был любимой игрушкой подаренный им деревянный грузовик на колесах.