Вальтер Скотт - Песнь последнего менестреля

"Лорд Линдсей пир дает, друзья,

Но в Рослин не затем спешу я.

Томится матушка моя,

О милой дочери тоскуя.

Меня давно, я знаю, ждет

Лорд Линдсей, молодой и смелый,

Но мой отец вина не пьет,

Налитого не Розабеллой!"

В ту злую ночь, прорезав мрак,

Возникло зарево большое:

Зарделся Рослин, как маяк,

Недоброй освещен луною.

Зарделись башни хмурых стен,

Леса, опушки и поляны.

Пылали хмурый Хоторнден,

Дубы - лесные великаны.

И вы сказали б, что в огне

Часовня, где, забыв печали,

Бароны древние в броне

В гробах с оружием лежали.

Казалось, что пылал придел,

Колонны и алтарь горели,

Узор листвы в мерцанье тлел

На фризе и на капители.

И отблеск пламени дрожал

На сводах, как во мгле пещеры:

Конец внезапный угрожал

Кому-то из семьи Сент-Клэра.

В часовне той бароны спят,

Закончив жизни подвиг смелый,

Но бездны моря не хотят

Отдать прекрасной Розабеллы.

Молитвы звучат много лет подряд

Под сводами часовни белой,

Но волны гремят, и бури шумят

Над телом бедной Розабеллы.

24

Гарольд с такою грустью пел,

Что гости даже не видали,

Как день внезапно потемнел

И мрак разлился в пышном зале.

Так по утрам туман болот

Порой над топями встает,

Так солнца грозное затмеиье

Мглой надвигается на нас

Не видим мы соседа глаз

И кажемся ему лишь тенью.

Холодный страх сердца объял

Всех тех, кто в зале пировал.

И леди Брэнксом уловила

Тревожный гомон темной силы.

Слуга-колдун заголосил:

"Перехитрил! Перехитрил!"

25

Вдруг красной молнии стрела,

Блеснув сквозь мрак и дым,

Весь замок словно обожгла

Живым огнем своим.

Возникло все из темноты.

Блеснули кубки, рамы, вазы,

Блеснули старые щиты,

Блеснули и погасли сразу,

Как порождение мечты.

А над толпой гостей дрожащей,

Сверкая, дрогнул меч разящий,

И над слугою-колдуном

Сгустился дым, ударил гром.

Тот гром, бесстрашных устрашая,

А гордых гордости лишая,

По всей стране он слышен был,

Он в Берике, в Карлайле даже

Перепугал отряды стражи,

Когда во мгле дрожащей выл.

Когда ж умолкнул рев победный,

Слуга-колдун исчез бесследно.

26

Тот - шаг пугающий слыхал,

Тот - видел тень во мраке зал,

Тот - слышал голос где-то ближе,

Стонавший громко: "Приходи же!"

На месте, где ударил гром,

Где был повержен карлик странный,

Мелькнули вдруг в дыму густом

Рука с протянутым перстом

И складки мантии туманной.

Замолкли гости. Тайный страх

Застыл у каждого в глазах.

Но самым жутким, несомненно,

Был дикий ужас Делорена:

В нем стыла кровь и мозг пылал,

Он ничего не понимал.

Угрюмый, бледный, истощенный,

Молчал он, будто пораженный,

Дрожащий с головы до ног,

Он рассказать, однако, смог

О том, как странное виденье

Седой угрюмый пилигрим

Возник внезапно перед ним

Печальной и недоброй тенью.

И понял рыцарь: это тот,

Мудрец, волшебник - Майкл Скотт!

27

Молчали гости в изумленье,

Дрожа от страха и волненья;

Вдруг благородный Ангюс встал.

"Обет даю я, - он сказал,

И этой клятвы не нарушу.

В Мелроз как скромный пилигрим

Пойду молиться всем святым,

Спасти смирением своим

Его мятущуюся душу".

И тут же каждый из гостей,

Ревнуя о душе своей,

Поклялся Модану святому,

Пречистой и кресту честному

Пойти в Мелроз, где Майкл Скотт

Никак покоя не найдет.

Молитва общая, быть может,

Душе кудесника поможет.

Их веры, их обетов пыл

Миледи Брэнксом побудил

Отринуть помощь темных сил.

28

Я расскажу не о влюбленных,

Женой и мужем нареченных,

Цветущее потомство их

Не воспою в стихах моих.

Не смею после сцен тяжелых

Счастливых звуков и веселых

В усталой песне воскрешать.

Я расскажу вам в заключенье

О старом Мелрозе опять,

Где совершилось искупленье.

29

Во власянице, босиком,

Сжав руки на груди крестом,

Шел каждый пилигрим.

И тихий шепот чуть звучал,

И вздох молчанье нарушал,

И шаг был еле зрим.

Глаза смиренно опустив,

О гордой поступи забыв,

Оружьем не звеня,

Сошлись, как призраки, они

Пред алтарем, в его тени

Колена преклоня.

Над ними ветер полусонно

Качал тяжелые знамена;

Таился в каменных гробах

Отцов и дедов хладный прах;

Из ниш, цветами окруженных,

В упор глядел на них

Взор мучеников изможденных

И строгий взор святых.

30

Из темных келий потаенных

Отцы святые в капюшонах

И в белоснежных орарях

Попарно шли, за шагом шаг,

С хоругвями святыми.

Горели свечи в их руках,

А на хоругвях, на шелках

Сияло в золотых лучах

Господня сына имя.

Епископ руку протянул,

На пилигримов он взглянул,

Стоявших на коленях,

Святым крестом их осенил:

Да ниспошлет господь им сил

И доблести в сраженьях.

И вновь под звон колоколов

Десятки скорбных голосов

Запели реквием печальный.

Да внемлет дух многострадальный,

Что каждый час звучит, о нем

Ходатайство перед творцом.

Торжественной и грозной тенью

Под сводами висело пенье:

"Dies irae, dies ilia

Solvet saeclum in favilla". {*}

{* День гнева, тот день

Развеет весь мир в пепел (лат.).}

А после хор отцов святых

Запел сурово и спокойно.

Рассказ мой долгий песней их

Закончить я хочу достойно.

31

ЗАУПОКОЙНАЯ МОЛИТВА

День божья гнева, день суда,

Когда исчезнут навсегда

Земля, и воздух, и вода,

Что будет с грешником тогда?

Куда уйдет он от суда?

Как лист пергамента горящий,

Потухнет неба свод блестящий,

И зов трубы могучей силой

Поднимет мертвых из могилы.

Пусть нам приют дадут тогда,

В день божья гнева, в день суда,

Земля и воздух и вода!

----

Умолк печальной арфы звон.

Ушел певец. Где нынче он?

В каких краях обрел покой

Старик усталый и седой?

Там, где Ньюарк с холма глядит,

Простая хижина стоит.

Шумят деревья у дверей:

Под мирный кров зовут гостей.

Хозяин у огня не раз

О прошлом повторял рассказ,

Любил приют давать друзьям:

Ведь столько странствовал он сам!

Когда ж на светлый Баухилл

Июль веселый нисходил

И солнце лило с высоты

Лучи на пестрые цветы.

Когда дрозды на склоне дня

Вились над Картеро, звеня,

И Блекендро могучий дуб,

Кудрявый расправляя чуб,

Певца седого пробуждал,

С улыбкой старец вспоминал

И шум пиров, и звон мечей,

И рыцарство минувших дней.

Не раз, внимая песне той,

Охотник медлил молодой,

И путник, придержав коня,

Стоял, молчание храня,

И тихо вторила река

Смолкавшей песне старика.

1805

КОММЕНТАРИИ

ПОЭМЫ И СТИХОТВОРЕНИЯ

Для большинства советских читателей Вальтер Скотт - прежде всего романист. Разве что "Разбойник" Э. Багрицкого - блестящий вольный перевод одной из песен из поэмы "Рокби" - да та же песня в переводе И. Козлова, звучащая в финале романа "Что делать?", напомнят нашему современнику о Вальтере Скотте-поэте. Быть может, мелькнет где-то и воспоминание о "Замке Смальгольм" Жуковского - переводе баллады Скотта "Иванов вечер". Пожалуй, это и все.