Ю Скуратов - Вариант дракона

Работать становилось все тяжелее и тяжелее. Часто вспоминал я и другую встречу с президентом, в один из воскресных весенних дней 1996 года, еще до выборов. Об этой встрече я хочу рассказать особо.

Меня неожиданно пригласили приехать в Кремль - аудиенцию назначили на одиннадцать часов дня. Аудиенция эта была внезапной, в выходные дни... Значит, что-то произошло. Или происходит.

Я приехал в Кремль. Перед мной в кабинете Ельцина побывал Ковалев, министр юстиции.

- Президент настаивает на роспуске Государственной Думы, - сказал он.

- Г-господи! - невольно вырвалось у меня.

- Я пытался его убедить, что этого делать нельзя, он - ни в какую. Так что будьте готовы к нелегкому разговору. Проект указа уже отпечатан, лежит у него на столе.

- Чья это инициатива?

- Сосковца.

Я слышал уже не раз от первого вице-премьера: что нам Дума! Тьфу! Разогнать ее пинком под зад - и дело с концом. Тем более Сосковец, как руководитель предвыборного штаба, видел - президент не в форме, популярность его упала донельзя, здоровье стало совсем слабым - ситуация очень опасная.

Вот в один из наиболее выгодных моментов он и доложил президенту: давайте перенесем выборы! Думу распустим. Все равно она - коммунистическая. Эта мысль и запала Ельцину в голову.

Тут меня позвали в кабинет. Я вошел. Президент поздоровался со мной и затем произнес необычно быстро:

- Юрий Ильич, я принял решение распустить Думу... в ответ на ее решение денонсировать Беловежское соглашение.

Распустить не по закону - значит, фактически разогнать. Без всяких ссылок на закон.

- Подскажите, какие для этого могут быть юридические основания? спросил Ельцин.

Я стал говорить, что задуманное сделать трудно - довольно четко прописано это юридическое действие в законе, ни одно из перечисленных в Конституции оснований не подходит для данной ситуации.

Но Ельцин действовал в своем стиле, говорил напористо, жестко, и я понял - для себя он все уже решил. Как понял и другое - разъяснять ему юридическую несостоятельность вопроса бессмысленно, и перевел разговор в политическую плоскость:

- Борис Николаевич, зачем вам это надо - распускать Думу? У вас и без этого есть все шансы выиграть выборы. А Запад поймет роспуск Думы негативно. Да потом Дума все же, какая она ни есть, была избрана в соответствии с Конституцией, распускать ее - значит, нарушить Основной Закон России...

Привожу аргумент за аргументом, вижу - не действует. В конце концов я сказал:

- Борис Николаевич, я бы десять раз подумал, прежде чем это сделать.

- Ваша позиция мне понятна, - произнес президент, и мы с ним распрощались.

Следом за мной в кабинет зашел Куликов, потом приехал Туманов... Всем президент говорил, что предыдущие посетители (в том числе и я) были согласны с разгоном Думы.

В тревожном, каком-то надломленном состоянии я уехал к себе в прокуратуру, на Большую Дмитровку. Надо было что-то делать. Пока я сидел, раздумывал, раздался телефонный звонок по вертушке. Звонил Анатолий Сергеевич Куликов. Он также находился в каком-то тревожном, подвешенном состоянии.

- Я, - сказал он, - собрал своих замов, и все они в один голос заявили: "Это - авантюра! И вообще, это приведет к непредсказуемым последствиям. У нас не хватит ни сил, ни средств, чтобы удержать страну в ровном состоянии. Вдруг начнутся волнения? МВД просто не справится со своей задачей..."

Решили поступить так - вызвать Туманова, председателя Конституционного суда, и переговорить втроем.

Собрались у меня на Большой Дмитровке, все трое. Туманов - хотя и довольно вяло - нас поддержал: не дело это - разгонять Госдуму. Решили ехать к президенту. Втроем.

Было понятно, что президенту вообще мало кто говорит правду. Ни помощники, ни советники. Никто не говорит ему, как воспринимаются его реформы, что говорят о нем. Это давняя болезнь российского чиновничества замазывать глаза начальству, черное выдавать за голубое, а фиолетовое (фиолетовый цвет на Востоке - цвет траура) за розовое. Туманов - человек, который стоял на страже Конституции, должен был действовать более жестко.

Приехали в Кремль, у Ельцина кто-то сидит. Помощник доложил о нашем приезде. Мы договорились, что первым начинаю я, затем Куликов и последним самый нерешительный, Владимир Александрович Туманов.

Президенту не понравилось, что мы приехали втроем. Встретил он нас настороженно, взгляд недобрый, исподлобья - у него всегда было великолепное чутье, у нашего Бориса Николаевича. Хмуро кивнул, усадил нас в кресла:

- Ну?

Я, как и договорились, начал первым. Привел, как мне кажется, все доводы из тех, что имелись в нашем законодательстве, - ничего постарался не упустить. Нельзя разгонять Думу, мы этим ничего не приобретем, только потеряем...

Ельцин отрицательно покачал головой:

- Нет, вы меня не убедили.

Мою речь продолжил Куликов. Он очень доказательно и очень взвешенно говорил о том, что у МВД не хватит сил и средств не только денежных, но и технических, чтобы удержать ситуацию под контролем, что мир в России может рухнуть в один момент и тогда все покатится в тартарары. Но Ельцин и на это ответил:

- Нет!

Следом выступил Туманов. Выступил, увы, очень робко. Реакция президента была прежней.

Так ни с чем мы и покинули кабинет президента.

Я уже знал, как собирались технически совершить роспуск Думы. Очень просто: закрыть двери и не пустить депутатов в здание. А уж потом разбираться со всеми поименно...

Втроем мы зашли к Илюшину, у него находились Шахрай, Орехов, еще кто-то. Все трое тоже были против роспуска Думы.

Из кабинета Илюшина позвонили Черномырдину. Вначале с ним переговорил Куликов, потом я. Черномырдин несколько удивленно сообщил, что Ельцин ему очень кратко, мимолетно сообщил о роспуске Думы, сообщил как-то поверхностно, сказал также, что все, кого он вызывал "на ковер", с этим были согласны...

- А вы, значит, несогласны? - спросил у меня ЧВС.

- Нет.

Потом мне Черномырдин так рассказывал об этом разговоре: "Я сказал: Борис Николаевич, я все-таки у вас премьер, почему вы решаете такие важные вопросы без меня? Зачем вам это нужно? Это вас Сосковец подбил? Он? Знаете, почему он это сделал? Завяз в предвыборных делах, завалил их... Но все еще можно, Борис Николаевич, поправить..." Отвлекаясь, скажу, что Черномырдин обладал очень важным качеством, отличающим его от Степашина и даже Примакова, - он умел спорить с президентом. А когда кругом вата, все потакают и готовно смотрят в рот, такое качество обращает на себя внимание. И Ельцин, который хорошо знал правило, что опереться можно лишь на то, что сопротивляется, ценил за это Черномырдина.

Потому ЧВС так долго и держался на своем посту.

Но Ельцин не принял и возражения Черномырдина.