Дмитрий Володихин - Иван IV Грозный

И Русская цивилизация бросила последнюю горсть защитников на направление главного удара. Терять им было нечего. В случае разгрома — смерть. В случае отступления — смерть, поскольку татар больше некому было останавливать… Свет клином сошелся на православном воинстве, насмерть вставшем против Девлет-Гирея в обезлюдевших южных землях. Если бы они тогда дрогнули, если бы они тогда побежали, быть может, 1572 годом от Рождества Христова и закончилась бы история России.

Сначала крымцев счастливо отбили от переправ через Оку. Но потом им все же удалось перейти реку вброд недалеко от Серпухова, уничтожив сторожевой отряд. Русские заслоны не могли сдержать наступление татар, устремившихся к Москве. У воеводы Федора Васильевича Шереметева не выдержали нервы, и он бежал с поля боя, бросив оружие… Но крымцев неутомимо преследовал князь Дмитрий Хворостинин, выбирая удобный момент для удара. Наконец, он напал на арьергард Девлет-Гирея и рассеял его. Хану пришлось приостановить движение к Москве, вступить в бой с полком Хворостинина, а в это время князь Воротынский развернул полевой «гуляй-город» — передвижную крепость из деревянных щитов на возах.

Итак, дорогу на русскую столицу перекрыли основные силы армии Воротынского, расположившиеся в районе села Молоди. Первый приступ татарский был отбит огнем из орудий и пищалей. Теперь судьба сражения, Москвы и всей державы должна была решиться на поле у «гуляй-города». Поэтому крымцы в течение нескольких дней, то устраивая передышки, то вновь тараня русские позиции, с остервенением штурмовали нашу крепость. Атакующие несли колоссальные потери от огня государевых ратников, однако их решимость победить не ослабевала.

Штаден сообщает: «Мы захватили в плен главного военачальника крымского царя Дивей-мурзу и Хаз-Булата. Но никто не знал их языка. Мы [думали], что это был какой-нибудь мелкий мурза. На другой день в плен был взят татарин, бывший слуга Дивей-мурзы. Его спросили — как долго простоит [крымский] царь? Татарин отвечал: что же вы спрашиваете об этом меня! Спросите моего господина Дивей-мурзу, которого вы вчера захватили. Тогда было приказано всем привести своих полоняников. Татарин указал на Дивей-мурзу и сказал: “Вот он — Дивей-мурза!” Когда спросили Дивей-мурзу: “Ты ли Дивей-мурза?”, тот отвечал: “Нет! Я мурза невеликий!” И вскоре Дивей-мурза дерзко и нахально сказал князю Михаилу Воротынскому и всем воеводам: “Эх вы, мужичье! как вы, жалкие, осмелились тягаться с вашим господином, с крымским царем!” Они отвечали: “Ты [сам] в плену, а еще грозишься”. На это Дивей-мурза возразил: “Если бы крымский царь был взят в полон вместо меня, я освободил бы его, а [вас], мужиков, всех согнал бы полоняниками в Крым!” Воеводы спросили: “Как бы ты это сделал?” Дивей-мурза отвечал: “Я выморил бы вас голодом в вашем гуляй-городе в 5—6 дней”. Ибо он хорошо знал, что русские забивали и ели своих лошадей, на которых они должны выезжать против врага. Русские пали тогда духом» {81} .

В русском лагере действительно не хватало воды и пищи. Однако следующая попытка штурмовать «гуляй-город» встретила мощный контрудар. В завязавшемся бою татар опять отбросили, положив нескольких военачальников {82} . Девлет-Гирей получил известие о движении крупных сил князю Воротынскому на подмогу. По всей видимости, русское командование подкинуло «фальшивую грамоту», — никаких резервов для спасения Москвы не было. Все, что можно, заранее стянули под команду Воротынского. Однако крымский хан мог этого и не знать. Угроза нового большого сражения, видимо, подтолкнула его к назревшему решению: отступать… [117]

Так была спасена страна.

Николай Михайлович Карамзин пишет: «Сей день принадлежит к числу великих дней воинской славы: россияне спасли Москву и честь; утвердили в нашем подданстве Астрахань и Казань; отомстили за пепел столицы и если не навсегда, то по крайней мере надолго уняли крымцев, наполнив их трупами недра земли…» {83}

Это далось ценой необыкновенной стойкости, мужества и больших потерь. Тот же Штаден пишет: «Все тела, у которых были кресты на шее, были погребены у монастыря, что около Серпухова. А остальные были брошены на съедение птицам… Все русские служилые люди получили придачу к их поместьям, если были прострелены, посечены или ранены спереди. А у тех, которые были ранены сзади, убавливали поместий, и на долгое время они попадали в опалу…» {84}

Опыт боевых действий против Девлет-Гирея показал: даже если соединить опричные и земские полки, этих сил едва-едва хватает, чтобы отразить крымцев. Дальнейшее разделение страны и, что еще опаснее, армии в любой момент могло вновь привести к катастрофическим последствиям.

Государь Иван Васильевич вплоть до полного отражения крымцев сидел в Новгороде Великом, пережидая бурю. Затяжной характер боев на юге, недостаток сил, и, напротив, удачный пример сотрудничества опричных воевод с земскими показывали со всей очевидностью: опричнина как военная система бессмысленна и опасна. Ее эффективность оказалась иллюзорной, зато вред — явным. Это, по всей видимости, нетрудно было понять хоть в Москве, хоть в Новгороде. Достаточно было почитать «отписки» [118]воевод, по обязанности составлявшиеся для Разрядного приказа и самого государя.

Между тем царь замышлял новый взрыв военной активности. Ему требовалось сплочение войска и, в частности, командного состава. В казанских землях опять бушевало восстание. Планировался новый большой поход в Ливонию. После поражения Девлет-Гирея многое показалось возможным, и государь вновь принялся азартно тратить полки в мясорубке большой войны… Но опричнина была в 1572 году отменена. Видимо, осенью. Большинство историков грозненской эпохи сходится на том, что главным поводом для отказа от нее стали военные события 1571—1572 годов; автору этих строк остается лишь присоединиться к сему здравому мнению: война породила опричные порядки, война же их и дискредитировала [119].

Все-таки боярско-княжеская знать представляла собой настоящую «расу господ», выпестованную на протяжении многих поколений. С детства ее представители проникались ролью правящего сословия, рано узнавали от родителей основные принципы современной военно-административной практики, могли воспользоваться опытом предков. Узкий круг служилой аристократии продуцировал лучших в России управленцев и военных командиров. Попытка заменить их выдвиженцами из нижних слоев военно-служилого класса потерпела крах: не тот материал поставляла дворянская масса, качеством пониже, попроще… Можно ведь и кухарку заставить управляться с государственными делами, но они идут существенно лучше, когда ими занимается тот, кого сама жизнь предназначила для этого. Русская служилая аристократия XVI столетия, энергичная, разворотливая, выносливая, мужественная, готовая к самопожертвованию [120]дает сто очков вперед высшему российскому дворянству, скажем, первой половины XIX века. Люди времен Александра I успели привыкнуть к тому, что им можно не служить на великого государя, не готовить себя к тяготам военной работы или грузу администрирования, изнежились, стали стремительно превращаться в обломовых… Дворянство восприняло право на «вольность», дарованное ему матушкой Екатериной II, как великое благо; а с него начинается история погибели наших дворян. Сначала они стали социально ненужным элементом, — что полезного эти люди умели делать, кроме царской службы? — а потом утратили само умение служить. Лучших из них, самых твердых, самых отважных, прикончили буденновские сабли. Всех прочих погубила вольность… Но в грозненскую эпоху о ней и речи быть не могло. Первая и самая сладкая вольность удельного периода потрескивала косточками в страшной мясорубке, а на вторую, либеральную и просвещенную, рассчитывать тогда не приходилось никому. В этих условиях наша знать была очень хороша, и Россия должна бы ею гордиться; но все, что существовало ниже ее уровня, хотя бы и среди «служилых людей по отечеству», заменить высшую знать на ее месте явно не могло. Конечно, она была несколько избалована обстоятельствами «боярского правления», лелеяла проекты реорганизации центральной власти, проявляла своеволие и даже принималась строить заговоры. Капризы обходились ей дорого, Иван III, Василий III и — до поры до времени — Иван IV ставили ее на место адекватными методами. Твердость государевой руки была благодетельна: аристократия, так же, как и любой другой социальный слой, участвует в общественном разделении труда и не может иметь монополии на власть. Во всяком случае, вся полнота военно-политической власти в Русской православной державе принадлежит монарху, а не аристократической верхушке, как бы ни манили ее привилегии польско-литовской магнатерии, как бы ни хотелось ей сделать из монарха пожизненного премьер-министра. При всем том наша знать никак не заслуживала ни опричного террора, ни страшного унижения грозненской эпохи. И, главное, не достойна была она разрушения той социальной машины, которая составляла самое суть ее иерархического устройства. Иван Васильевич решил по одному своему произволу поднимать из дворянских низов военачальников, дипломатов, судей и равнять их с высшей знатью [121]. Но военное командование и административная служба составляли смысл социальной работы аристократии, и, следовательно, у нее были все права претендовать на рекрутирование управленцев только из ее среды и допускать противное лишь в виде исключения, малым ручейком, в честь очевидных заслуг перед державой…