Рафаэль Гругман - Советский квадрат: Сталин–Хрущев–Берия–Горбачев

Впрочем, вы ещё не забыли название этой главы: «Ложь и вымысел о смерти Сталина»?

Моё детство прошло в Одессе, на Маразлиевской, 5.

На противоположной стороне улицы, в угловом доме, в начале XIX века находились почтовая станция и постоялый двор – место первой одесской ночёвки Пушкина. На другом конце улицы, в доме с окнами, выглядывающими на море, жил Куприн. Тихая Маразлиевская, до революции называвшаяся улицей одесских банкиров, в сталинское время приобрела печальную славу.

Маразлиевская, 40. Пятиэтажное здание НКВД. Валентин Катаев в повести «Уже написан Вертер» рассказывает, как приговорённые к расстрелу, четверо мужчин и женщина, раздеваются догола, аккуратно складывают одежду – изобретение расчётливых убийц, взятое на вооружение гитлеровцами, – и безропотно входят в расположенный внутри здания гараж из тёмного кирпича. Гремят выстрелы.

В октябре 1941 здание одесского НКВД было взорвано. Принесло ли исчезновение зловещего дома успокоение обитателям Маразлиевской, 5? Оскалившиеся пасти двух бронзовых львов, охраняющие фасад помпезного здания, в октябре 1941 со своей задачей не справились. Первая семья моего отца, мои брат и сестра, ушли в небытие осенью 1941.

…После войны на бронзовых львов уже никто не надеялся – оборонительный рубеж создавался в квартирах. Моё счастливое детство оберегали две фарфоровые тарелочки с портретами Ленина и Сталина, висевшие на стене, над детской кроваткой. Сталин был в форме генералиссимуса, выглядел привлекательно и, как положено полубогу, располагался повыше.

Ясельных воспоминаний у меня не осталось, за исключением того, что я безошибочно распознавал вождей мирового пролетариата и на мамин вопрос: «А кто из них Сталин?» – чётко указывал на тарелочку, на которой сверкал золотистыми погонами усатый генералиссимус.

…Двоюродный брат мамы, журналист «Красной звезды», был репрессирован в 1937, – исчез бесследно.

Двоюродный дедушка моей жены, заслуженный артист РСФСР певец Михаил Эпельбаум, в 1949 был арестован по делу ЕАК. Эпельбаум оказался американским шпионом. У моей тёщи, живущей в Коламбусе, столице штата Огайо, хранятся письма, которыми он обменивался с женой, из мужского лагеря – в женский. В декабре 1954 года он вышел из тюрьмы, вернулся в Ленинград и ещё два года выступал на эстраде.

Мой отец, старший контрольный мастер и по совместительству парторг механического цеха завода «Кинап», в 1952 был снят с должности и переведен на низкооплачиваемую работу, кладовщиком. На большее он, с перебитой разрывной пулей правой рукой – ранение получено было под Сталинградом, 21 января 1943 года, при прорыве немецкой обороны, – рассчитывать не мог.

Его неприятности начались на второй день после совещания в райкоме партии, на котором в его присутствии секретарь райкома обвинил директора завода в том, что «он развёл синагогу». От отца отвернулись друзья – он ждал ареста. Когда я подрос, нашёл спрятанную на шкафу отписку из канцелярии Ворошилова [175](в те годы полстраны в поисках справедливости писали слёзные письма Председателю Президиума Верховного Совета СССР). За точность слов не ручаюсь, передаю смысл: «проведённая проверка нарушений в вашем деле не обнаружила».

Военный билет отца, который я вывез в США, исчеркан номерами расформированных рот и полков – в отступлениях 1941 и 1942 пехота «испепелялась» – и ни одной боевой награды, о которых мечтал я, хотя бы скромной медали «За оборону Сталинграда» или «За победу над Германией». Мальчишкой я просил его пойти в военкомат и получить полагающиеся ему медали, втайне надеясь, что их может быть больше. Он отвечал: «Зачем? Чтобы в газете написали: „Еще один солдат пришёл за наградами?"»

Моей матери с наградами повезло больше – она награждена медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны».

В 1937 она закончила еврейское отделение учительского института, была знакома с некоторыми лидерами ЕАК, расстрелянными в 1952. Тот выпуск оказался последним. Почти весь профессорско-преподавательский состав института арестовали. Когда пришли арестовывать маму, её не застали – она уехала учительствовать в Днепропетровскую область. Конфисковали все книги, конспекты, научную работу (мама ездила по местечкам, собирала фольклор), во второй раз энкавэдэшники не пришли. Возможно, следователей завалила текучка, а возможно, они сами уже оказались жертвами. Благодаря их забывчивости смогла появиться книга, посвященная её правнукам, Лорочке и Антошеньке, родившимся в США.

Оно состоит из двух частей, «мингрельского», начатого и не законченного Сталиным, и «Хрущёвского», открытого 26 июня 1953 года и не завершившегосярасстрелом Берии 23 декабря того же года (есть и другая версия, но о ней – позже).

Судебные действия и суровые наказания фигурантов «дела», которых для придания видимости существования широко разветвлённого заговора арестовывали ещё два года, выделили в отдельное производство. Преследования «заговорщиков» и закрытые суды продолжались вплоть до свержения Хрущёва, а дела двух обвиняемых – кадровых советских разведчиков, генерал-лейтенанта Судоплатова (отсидел в тюрьме пятнадцать лет до 1968 года) и его заместителя, генерал-майора Эйтингона (пробыл в тюрьме до 1964 года), были прекращены Главным военным прокурором только после августовских событий 1991 года.

Должен был произойти распад СССР, чтобы 10 февраля 1992 года в соответствии с Законом Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий», принятом 18 октября 1991 года, они были реабилитированы Главной военной прокуратурой РФ. Руководитель советской нелегальной разведки в Испании, генерал-майор Эйтингон был реабилитирован посмертно.

Берия не реабилитирован. Последняя попытка была предпринята его сыном в 2000 году. Ему, как и его матери, досталось от Хрущёва сполна. В лучших традициях сталинской эпохи, унаследованной Хрущёвым, жена Берии, Нина Теймуразовна Гегечкори (1905–1991), научный сотрудник Сельскохозяйственной академии, была арестована 18 июля 1953 года и через год, в ноябре, отправлена в административную ссылку [176].

Сын Берии Серго в 1948–1953 годах работал в конструкторском бюро. Он был арестован 26 июня 1953 года и до ноября 1954 содержался в одиночном заключении сначала в Лефортовской, а затем в Бутырской тюрьме. При освобождении он получил паспорт на имя Сергея Алексеевича Гегечкори и отправлен в административную ссылку на Урал (Хрущёв продемонстрировал преемственность стиля: сын расстрелянного в 1936 году бывшего члена Политбюро Льва Каменева в детдоме получил фамилию матери – Глебов).