Рафаэль Гругман - Советский квадрат: Сталин–Хрущев–Берия–Горбачев

Выслушивая Хрущёва, обвешанного лаврами разоблачителя культа личности Сталина, автор вынужден повторить вопрос: что же помешало ему, будучи главой государства, продолжить освобождение политзаключённых? Он прекратил пересмотр дел и прекратил реабилитации только потому, что не хотел отождествлять себя с Берией и боялся обвинений в «дешёвой демагогии»? Странная логика.

Следующий отрывок из речи Хрущёва, шедевр фарисейства, заслуживает особого внимания.

«Некоторые говорили: как же так, Маленков всегда под руку ходит с Берией, наверное, они вдвоём – это мне говорят, а другим, наверное, говорят, что Хрущёв с ним также ходит. И это правильно. Ходили, и я ходил. Он посредине идёт, бывало, а с правого бока Маленков идёт, а с левого – я. Вячеслав Михайлович как-то даже сказал: „Вы ходите и что-то всё время обсуждаете". Я говорю: „Ничего путного, всё гнусности всякие, противно даже слушать, но ходим"».

Комментировать тяжело. Даже унтер-офицерская вдова не высекла себя так, как «принципиальный» коммунист-ленинец, признающийся, что он осознанновыслушивал всяческие гнусности, которые и слушать противно,но ничегошеньки не предпринимал. В эпоху повального доносительства – если не донес, значит, соучастник – Хрущёв признается в молчаливой поддержке «врага народа», и пленум спокойно воспринимает его речь.

Зачем нужен огромный штат осведомителей КГБ, если глава государства выслушивал гнусные речи и ходил под ручку со злодеем? Или это один из видов проявления бдительности? Никто из участников пленума не посмел упрекнуть Хрущёва в двуличии.

О дружбе триумвирата рассказывает Микоян. Впрочем, о какой дружбе может идти речь, если, лобызаясь друг с другом, кремлёвские волки держат в руке кинжал.

«Больше всех вместе бывали Берия, Хрущёв и Маленков. Я видел много раз, как они ходили по Кремлю, оживлённо разговаривали, очевидно, обсуждая партийные и государственные вопросы. Они были вместе и после работы, выезжая в шесть вечера (по новому порядку, совершенно правильно предложенному Хрущёвым) в одной машине» [227].

Хрущёв искренне негодует, через двадцать лет после смерти Сталина рассказывая о неподобающем поведении Берии, когда он заискивал перед умирающим вождём, когда тот приходил в сознание, и насмехался, когда впадал в беспамятство, и был единственным, кто откровенно радовался его смерти.Но Берия не лицемерил и не скрывал своих чувств перед коллегами, которые ханжески плакали на трибуне Мавзолея, а в душе радовались своему избавлению.

Обвинение Берии в глумлении над умирающим Сталиным не было предъявлено ему ни в день ареста, ни на июльском пленуме, когда стая накинулись на него. Впопыхах забыли? Окажись на месте Берии кто-либо иной – Хрущёв, Молотов, Микоян… – с такой же страстью, слегка изменив набор слов, члены ЦК набросились бы на новую жертву. Главное, что объединяло их, – боязнь оказаться вне стаи.

Вздорные обвинения были предъявлены не только Берии и его сыну. Жену Берии, научного сотрудника Сельскохозяйственной академии, обвинили в том, что она использовала в корыстных целях государственный транспорт, – самолёт, на котором привезла из Нечерноземья ведро краснозёма. Объяснение, что она занимается исследованием почв и краснозём нужен был ей для научной работы, во внимание не приняли [228]. Не было бы краснозёма, что-нибудь иное придумали бы. У «наивных» членов Политбюро, «не имевших полного представления о незаконных арестах», накопился богатый опыт, которые они продолжали использовать. Уже без Сталина.

…Прошло одиннадцать лет. Расправившись с друзьями – Молотовым, Кагановичем, Маленковым и Булганиным и создав собственный культ личности, Хрущёв дожил до октябрьского пленума ЦК (1964), на котором пережил собственное свержение. Его не расстреляли, предоставили персональную пенсию и семью не обидели – не выслали на поселение. Правда, зять лишился поста главного редактора газеты «Известия», а жена перестала возглавлять Комитет советских женщин. Зато ему сохранили дачу и позволили писать мемуары.

Среди заговорщиков, отправлявших в отставку Хрущёва, оказался непотопляемый и всем вождям преданный Микоян, член Политбюро с 1935 года. Кандидатом в члены Политбюро он стал в далёком двадцать шестом. Он явился прототипом анекдота о непреклонных партийцах, колеблющихся только вместе с линией партии.

Начав писать мемуары, пенсионер Хрущёв вернулся к событиям, связанным с арестом Берии. Риторика не изменилась: «изверг», «палач» и бездоказательное обвинение, что он якобы собрал в Москве убийц, готовых посягнуть на лидеров советского государства.

«Не хочу играть в скромность, но скажу, что устранение Берии было проведено своевременно. Если бы мы не сделали этого, то совершенно по-другому направлению развивались бы все события внутренней и международной политики Советского Союза. Этот изверг и палач расправился бы со всеми нами, и он уже был близок к такой расправе. Все убийцы, которые выполняли его тайные поручения, были уже собраны им в Москве и, видимо, успели получить или должны были получить задания. После ареста Берии эти люди были названы нам пофамильно. Я сейчас их фамилий не помню(Понятно, что инициатор свержения Берии не может вспомнить того, чего не было. – Р. Г.). Те события очень сблизили нас, потому что Молотов хорошо понимал Берию и знал, на что тот способен. Понимал, что, начни Берия действовать, головы Молотова и Хрущёва полетели бы в первую очередь. Эти головы Берии надо было снять, чтобы развязать себе руки. Было бы пролито море крови, ещё больше, чем при Сталине» [229].

«Правдивость» мемуаров Хрущёва возмущает Микояна. Однако вспышка гнева возникает тогда лишь, когда речь заходит о нем самом. Захлебываясь от переполняющих его чувств, Микоян кричит: «Это не просто забывчивость, это прямая неправда, причём часто неправда у него маскируется в игнорировании того, что я делал или говорил» [230].

Наконец-то! Дождались! Сейчас Микоян правдиво расскажет о событиях 1953 года.

Как бы не так! Раскатали губу!

Воспоминания верных ленинцев пора издавать в серии «Так не было». Успокоившись, Микоян говорит: «А дело было так. Я и многие другие не имели полного представления о незаконных арестах» [231].

После этой фразы, вызывающей гомерический смех, на сцену пора выходить Жванецкому.

Отчасти на этот вопрос автор уже ответил. Но есть более существенная причина – Катынь. В главе «След из Катыни ведет к пакту Молотова-Риббентропа» рассказывалось о рассекреченных документах из «Особой папки», среди которых было письмо наркома внутренних дел Берии, запрашивающего разрешение расстрелять польских военнопленных. По мнению некоторых историков, этот документ сфальсифицирован КГБ. Один из тех, кто выразил сомнение в его подлинности, Лев Балаян [232].