Богдан Сушинский - Власов. Восхождение на эшафот

В свою очередь, к концу следующего дня дивизия Буняченко оказалась перед боевыми порядками танкового соединения 3-й американской армии. Вместе со своим начальником штаба полковником Николаевым комдив повел переговоры, сначала с командованием ближайшей американской части, затем с командованием 3-й армии. Американский командарм потребовал от власовцев разоружиться и великодушно позволил расположиться неподалеку от городка Шлюссельбург [98] Встречается также написание «Шлиссельбург», «Шлюссельбур».. .

— Нас заставят разоружиться, а затем погонят к красным — как стадо баранов на убой, — завершил доклад о создавшейся ситуации генерал Буняченко, когда в расположение дивизии прибыл на машине сам Власов.

— Что ты предлагаешь, комдив?

— Я не стану разоружать дивизию, а отдам тот единственный приказ, который обязан отдать в подобной ситуации любой командир: разбиваться на подразделения, на небольшие группы, и уходить, пробиваться: в Альпы, в Карпаты, в леса, в глубь контролируемой американцами территории, в сторону швейцарской границы. А кто прямо здесь захочет сдаваться красным или американцам — вольному воля.

— И с этим не поспоришь, в стремени, да на рыс-сях, — мрачно согласился Власов.

— Пока что, как видишь, у них нет четкого разграничения оккупированных территорий, а потому толком не поймешь, где сфера влияния англичан и американцев, где Советов. Нет и сплошных линий фронта. Немцы вроде бы массово сдаются, но, в то же время какие-то эсэсовские отряды и группы гитлерюгенда продолжают сопротивление. Этим-то и нужно воспользоваться. Уверен, что тогда многие спасутся. А как только все уляжется, мы вновь призовем их под свои знамена. Посмотри, командарм, скольким белякам удалось в свое время точно таким же образом уйти из Красной России, чтобы продолжить действовать в составе заграничных войсковых объединений.

— Но мы не можем идти сейчас на открытый военный конфликт — ни с красными, ни с англо-американцами, — решительно покачал головой Власов. — Тогда командование союзников отдаст приказ вообще не брать наших добровольцев в плен, истребляя всякого, кого обнаружат с оружием, или кто не подчиняется их приказам. Завтра мы проведем переговоры с представителями Генштаба, расположившимися в самом замке Шлюссельбург. Пока у нас под рукой такая масса подчиненных, американцы вынуждены будут считаться с нами. Поэтому я приказываю разоружить части дивизии и другие подразделения КОНРа. Выполнив условия американцев о разоружении, мы предстанем перед ними и перед международным сообществом безоружными военнопленными, по отношению к которым они обязаны…

— Да победители они теперь, командарм, победители! — с холодным гневом в голосе процедил Буняченко. — Три великие державы, плюс вооруженные силы французов… Кто им сейчас может что-либо приказывать, все молятся, чтобы поскорее прекратились какие бы то ни были боевые действия. Хорошо, с солдатами понятно: тут уж кому какая карта выпадет. А что будет с нами, когда нас выдадут красным? Говорят, где-то в горах вы с Мальцевым припрятали, под охраной и с пилотом, небольшой самолет, на котором можно улететь?

— Никакого самолета нет, хотя, не скрою, такой вариант исхода Мальцев действительно предлагал.

— А еще я слышал, что вроде бы кто-то из наших КОНРовских беляков вышел на испанских дипломатов, которые предлагали тебе улететь.

— И такое было: испанский поверенный в делах через своего представителя предлагал улететь в Испанию. Но я сказал, что останусь со своими солдатами.

В сочувственном взгляде, которым Буняченко одарил командарма, было столько же снисходительности, сколько и презрения. Обычно так смотрят на всем опостылевшего городского сумасшедшего.

— Бездарно мы завершаем свою борьбу, командарм, — проворчал комдив, упираясь подбородком в грудь и держа перед собой солдатскую кружку со шнапсом, словно божественную лампадку. — Настолько бездарно, что ни солдаты наши, ни потомки бездарности этой нам не простят.

Когда Власов ушел в отведенный ему квартирмейстерами дом, Буняченко собрал командиров полков, батальонов и отдельных подразделений и, вкратце передав разговор с командармом, поставил их перед выбором: кто пожелает, пусть остается, складывает оружие и ждет решения своей судьбы в американских штабах. Кто не желает этого, пусть уходит — с оружием или без оружия, в форме или в гражданской одежке, у кого она имеется…

— Соберите командиров рот и взводов, — посоветовал командирам. — Никого не невольте. Если кто-то пожелает сдаться красным, пусть сдается. Хотя офицерам делать этого не советовал бы: офицеров коммунисты будут расстреливать без суда, попомните мое слово.

— И что, генерал Власов тоже решил сдаться американцам? — спросил полковник Сахаров. Он к советским гражданам никогда не принадлежал и был уверен, что красным американцы его не выдадут. — Неужели командарм не предусмотрел никакого варианта побега?! Неужели, женившись на очень богатой вдове-эсэсовке, генерал так и не подготовил для себя какого-то пристанища: то ли здесь, то ли в районе вверенного Хейди фон Биленберг армейского санатория?

— В том-то и дело, что он вообще ничего не предусмотрел, — иронично поморщился комдив. — У меня складывается впечатления, что и не способен был что-либо предусмотреть.

— Да пропил он армию! — возмутился кто-то из комбатов. — Вы что, не видели, как он в последние недели вел себя?! То пьянствовал, то в женихи подавался, кавалер драный! Все пропил: и себя, и нас, саму идею освободительного движения пропил и проср… пардон! [99] Поведение генерала Власова в последний период существования РОА в самом деле вызывало разочарование, а порой и возмущение, и у его соратников, и у исследователей Русского освободительного движения.

— Нет никого страшнее в армии, чем безвольный, потерявший веру в себя и своих солдат командир, — согласился с ним бывший царский, а затем белый офицер Сахаров. — По прошлым войнам знаю.

— Вы правы, — вынужден был признать Буняченко, — вместо того чтобы спасать себя и солдат, он пытается доказать, что он, видите ли, не предатель! Он почему-то решил, что, оказавшись в подвалах СМЕРШа, а затем НКВД, сумеет доказать, что, мол, предателем никогда не был, а наоборот, спасал от лагерей тысячи русских военнопленных. Вчера он показал мне, что у него хранится в потайных карманах. И знаете, что там? Партбилет коммуниста, удостоверение командующего 2-й Ударной армией и расчетная книжка красного командира. Он уверовал в то, что, сдавшись с этими документами энкавэдистам, сумеет разжалобить их, убедить, что он не предатель, и после всего того, что он натворил, вымолить у Сталина помилование и прощение.