Богдан Сушинский - Власов. Восхождение на эшафот

— Что вам чудится в этом пейзаже, мой генерал генералов? — Прежде чем раздеться, Хейди задернула плотную штору, да к тому же заставила Власова отвернуться. Но он не удержался, слегка отодвинул коричневатую ткань и засмотрелся на открывшийся ему горный пейзаж, забыв на какое-то время о том, где он, и что рядом с ним находится поглощаемая страстью и нетерпением женщина.

— Пытаюсь вспомнить, где и когда любовался им во дни былые.

— Уверены, что видели? — сомкнула Хейди руки у него на плече, припав оголенным телом к шершавому сукну мундира. — И что видели именно этот?

— Не этот, конечно, поскольку никогда раньше не бывал здесь. Однако, поди ж ты, не могу отделаться от мысли, что уже однажды…

— Разве что в прошлой жизни.

— Вполне возможно. Хотя по поводу именно этого пейзажа у меня иные соображения.

Хейди уже постепенно привыкала к тому, что очень часто Власов отвечал резко и общался с ней преимущественно короткими отрывистыми фразами. Вызвано это было, очевидно, не столько языковыми затруднениями, хотя уже сейчас генерал говорил по-немецки довольно сносно, сколько привычным тяготением к армейской лапидарности. Впрочем, ее муж тоже был офицером, но не кадровым, к тому же — медиком. И может быть, поэтому отличался убийственной велеречивостью и по любому пустяку пускался в длинные рассуждения.

Внешне он выглядел значительно крепче, мужественнее Власова, но характер у него был не воинский, не офицерский. Уже к началу войны это очень раздражало Хейди.

— Коль уж мы заговорили о переселении душ, то у нас в городке есть одна полуведьма, Герда Штимман, большая специалистка по части познания прошлых жизней, кстати, подруга Мелитты Видеман. Так вот, могу порекомендовать вас этой прорицательнице для двух-трех сеансов.

— Кажется, это было не так уж давно, когда моя душа принадлежала совершенно иному человеку, — признался Власов. — И никакого колдовского «переселения» при этом не понадобилось.

— А как быть с чистилищем, в виде фронта, а затем и лагеря военнопленных? Хотя, не спорю, порой переселение души происходит в течение одной жизни, — вынуждена была согласиться Биленберг, — но с обязательным проходом через чистилище.

Они вдвоем опустили штору и, погрузившись во мрак, слились в поцелуе — неумелом, замешанном на стыде.

— По-моему, мы с вами уже забыли, как по-настоящему впадают в грех, — проговорила Хейди в оправдание Андрея. — И дело здесь не столько в наших годах… — вновь потянулась губами к губам, одновременно расстегивая его китель.

— Но и не в войне, — генералу не хотелось, чтобы что-либо из происходящего здесь списывалось на то, на что многие списывают теперь все свои сугубо тыловые грехи. Он старался быть справедливым — насколько это вообще возможно — даже по отношению к войне.

…В последнее время Власов вообще старался быть как можно справедливее. Насколько это, опять же, мыслимо, пока ты мечешься посреди самой лютой из войн, когда-либо происходивших на этой земле. Причиной тому — неугасающее чувство вины перед своей армией, полегшей в болотистых лесах под Волховым. Она все еще взывала к нему десятками тысяч душ, справедливо требуя от командующего или отвести от нее позор поражения, или же присоединиться к своим солдатам. Власов знал, что советская пропаганда, а вслед за ней и злая солдатская молва, обвиняют его в том, что, он предал армию, подвел ее под удар, сдал гитлеровцам; бросил жалкие остатки разбросанных по болотистым островкам Волховского фронта полков на произвол судьбы…

— Вы все еще очень далеки от меня, генерал генералов, — едва слышно проговорила Хейди. Но в голосе ее не было упрека.

Она редко опускалась до встреч с молодыми офицерами, лечившимися в «Горной долине». Но так уж получалось, что оказывалась в объятиях некоторых генералов и старших офицеров СС, которые считали вечерние визиты к «санатор-фюреру», как ее здесь полуофициально именовали, такой же традицией, как и к коменданту местного городка. И она уже привыкла к тому, что многие из них с огромным трудом «возвращались» со своих фронтов и полевых ставок.

— Ты права, Хейди, — на «ты» он все еще обращался к ней крайне редко и настороженно: вдруг отреагирует на это болезненно? Женщина заметила это и потерлась щекой о его плечо, словно он одарил ее невесть каким комплиментом. — Чем больше уходит времени, тем труднее оправдывать все то, чем жил и что содеял там, на Восточном фронте.

— Но ведь вы были настоящим воином, генерал Андрэ. Уж кому-кому, а капитану Штрик-Штрикфельдту я имею право верить. Он не стал бы говорить об этом, если бы…

— Да что он знает, твой капитан? — погладил ее по щеке Власов, явственно ощущая, как предательски дрожат его пальцы. Он догадывался, что это свое, на французский манер произносимое «Андрэ» эсэс-вдова позаимствовала у Мелитты. — Для того чтобы понимать мое состояние, нужно сначала погубить целую армию и прослыть предателем.

— Борьба не только на фронте, но и в политике. И трудно сказать, где ее начало, а где завершение. Так что вы должны быть готовы к любым политическим превратностям, коль уж избрали сей путь.

— Кажется, вы настроены куда решительнее меня.

— Поэтому хочу знать о вас все, — чувственно улыбнулась она, приподнимаясь на носках и с трудом дотягиваясь до его губ. — Вы должны доверять мне.

Власов взял ее на руки, подержал так на весу, вновь ощущая себя молодым и сильным, и понес к широкой низкой кровати, которой суждено было стать их брачным ложем. Выскользнув из рук мужчины, она промурлыкала: «Только после душа», но Андрей продолжал чувствовать себя так, словно Хейди все еще оставалась в его объятиях.

Сегодня он как бы заново осознал, что ему всего лишь сорок три, и что это все еще возраст любви и тайных свиданий, а не только генеральских чинов и должностей. И что никакие фронтовые грехи, равно как и заслуги, не лишают мужчину его возраста права предаваться любви за сотни километров от фронта, посреди чужой, некогда «вражеской» для него земли, с женщиной, которая еще недавно была женой вражеского офицера.

Душ за стеной утих, и Власов мысленно представил себе, как, мурлыча под нос какую-то песенку, Хейди священнодействует над своим телом, пользуясь при этом огромным полотенцем. Стройная, с девичьей фигурой, она способна была завлечь кого угодно. Так что можно лишь поражаться тому, что эта саксонка избрала именно его, мятежного генерала, бывшего лагерника, чья судьба так же непредсказуема, и даже пока еще не загадана на небесах, как и судьба Иисуса после второго, еще не состоявшегося, пришествия.

Оказавшись с Хейди в постели, Андрей вдруг почувствовал себя так, словно никогда до этого не был с женщиной. Да и сама она вела себя так, будто он стал первым ее мужчиной — настолько обостренным было у нее ощущение девственности своего тела Столь страстной казалась реакция на каждое его движение. Таким яростным представало стремление Хейди почувствовать себя по-настоящему обладаемой.