Богдан Сушинский - Власов. Восхождение на эшафот

— Из двора, в котором чуть ли не все мужчины были расстреляны или загнаны в лагеря коммунист-энкаведистами.

Власову уже приходилось слышать об этом полковнике, которого еще в январе перевели в одну из частей РОА, дислоцировавшуюся во Франции, как о человеке решительном, озлобленном и по-азиатски жестоком. Однако видел его впервые.

— А что заставило разыскивать меня здесь? — обратился не столько к полковнику, сколько к Штрик-Штрикфельдту.

В свое время капитан получил строгий приказ Власова: никого «не натравливать» на него, пока он пребывает в санатории. И если уж этот прибалтийский немец решился нарушить строгий запрет, значит, повод действительно серьезный.

— У господина полковника возникла идея по поводу организации десантно-диверсионных отрядов, — суховато объяснил тот, поняв, что самое время оправдываться.

— Идее воздушно-десантных атак столько же лет, сколь существует авиация.

— Речь идет о подготовке десантно-диверсионных отрядов Русской Освободительной Армии, — уточнил Штрик-Штрикфельдт, вместо того, чтобы предоставить возможность объясниться самому Меандрову.

— И кому необходимость такой подготовки показалась столь спешной?

— Господин полковник ждал вас в Дабендорфе, но время уходит, и он попросил…

— Ясно, — прервал Власов капитана. — Садитесь, господа.

— Капитан прав, — попытался поддержать его полковник, знавший о запрете командарма.

— Так это ваша идея, полковник, или вы всего лишь гонец, посредник? — вновь попытался выяснить Власов, кто стоит за полковником.

— Моя, господин генерал, — слова Меандров произносил на выдохе, на японский манер, кивая и сгибаясь всем туловищем, словно бы кланяясь.

Власов скептически передернул щекой, давая понять, что акции полковника сразу упали.

— Вот видите, оказывается, это всего лишь ваша личная идея. А кто может сказать мне, как к ней отнесутся Гиммлер, Кейтель, Геринг, не говоря уже о фюрере? Но, коль уж мы встретились… — снисходительно пожал плечами генерал, — стоит поговорить, в стремени, да на рыс-сях.

— Я уже распорядился, — предупредил вопросительный взгляд Власова капитан. — Сейчас принесут.

Не успели они усесться и закурить, как дверь открылась и на пороге появилась официантка с каталкой, на которой стояли бутылка вина и блюдца с сыром, ветчиной и салатами. Этого уголка Германии война со всеми ее продовольственными тяготами словно бы не коснулась, поэтому-то Власов чувствовал себя здесь, как в оазисе некоего довоенного благополучия.

— Но мне говорили, полковник, что вы уже предпринимали попытки создать русскую десантно-диверсионную часть, — произнес Власов вместо тоста, как только капитан разлил вино по бокалам.

— Предпринимал, ядр-рена.

В его устах это «ядр-рена» прозвучало как-то слишком уж по-русски, и очень плохо сочеталось с его откровенно азиатской внешностью.

— Причем задумывалось создание этой части с размахом, в соединении с диверсионной школой, и происходило все это значительно раньше, нежели возникла сама идея Русской Освободительной Армии.

— Совершенно верно, ядр-рена!.. — Меандров залпом осушил бокал, по русскому обычаю крякнул, и лишь после того, как зажевал выпитое куском ветчины, горделиво признал: — Это был неплохой план! К этому времени мы уже могли подготовить две-три тысячи десантников-диверсантов и, таким образом, совершенно изменить ход войны. Вспомните, как прекрасно действовали немецкие десантники в момент нападения рейха на Польшу, когда в течение нескольких дней они буквально парализовали все польское приграничье. В СССР действия десантников могли быть еще эффективнее, поскольку за линией фронта оставались большие формирования антикоммунистических и национально-освободительных сил. Уже тогда…

— Не трудитесь убеждать меня в пользе воздушных десантов, — прервал его монолог генерал Власов. — Замыслы понятны. Почему не осуществили?

— Не позволили, ядр-рена.

— Кто именно препятствовал?

— То есть, как это «кто»? Они же сами — немцы… — мельком и по-азиатски недобро взглянул Меандров на Штрик-Штрикфельдта. — Им вечно что-то мерещится. Если бы не их трусость, мы давно сформировали бы такую русскую армию, которая ни одному российскому императору даже не снилась. Что, разве я не прав, капитан? Или, может, сразу же донесете на меня гестапо?

— Можете считать меня своим, русским немцем, — шутливо успокоил его Штрик-Штрикфельдт.

— Так вот, я и говорю: немцам вечно мерещатся какие-то страхи, — так и не угомонился полковник, обращаясь теперь уже к Власову. — Словно опасаются, что захватим Москву раньше них, и вновь не допустим их туда.

Подтянутый, крепко сбитый, с мощным хрипловато-басовитым голосом, которым полковник каждое слово произносил так, словно выбивал его кремниевым кресалом, Меандров, несмотря на свою монголоидную внешность, представал сейчас перед Власовым в облике одного из тех, истинно русских, офицеров, которых ему еще пришлось повидать в роли «белых военспецов» Красной Армии. Но которые затем, уже в тридцатые, в большинстве своем были расстреляны или загнаны Сталиным в концлагеря. Те же, что остались, сразу же как-то сникли и гнусно опролетарились, дабы не выделяться среди массы рабоче-крестьянских командиров.

— Но ведь летом прошлого года вам все же позволили создать такой отрад. Помнится, вы даже повели его на задание.

Меандров устало взглянул вначале на Штрик-Штрикфельдта, присутствие которого все же не позволяло ему высказываться, что называется, от души, затем на Власова…

— Во-первых, командовал этими людьми не я, а некий обер-лейтенант СС. Я всего лишь был его заместителем.

— Опускайте детали, — сухо прервал его Власов, которому антинемецкие настроения Меандрова уже начали надоедать. — Отвечайте по существу.

— И потом… нас бросили не против армии, а против партизан. Вот тут и началось…

— Что, собственно, «началось»?

— А то, что против партизан карательствовать мои парни не хотели. Слишком уж недобрую славу нажили себе каратели по нашим деревням-селам. Кончилось тем, что в первый же день, как только нас переправили в район городка Остров, что в Ленинградской области, пятнадцать или шестнадцать бойцов отряда перешло на сторону партизан. Да, перешло, признаю, — обращался он теперь уже к «русскому немцу». — Но это еще не основание для полной ликвидации по-настоящему элитной части.

— Просто этот бунт, этот саботаж ваших бойцов убедил наше командование, что часть к боевым действиям не готова, — скептически обронил Штрик-Штрикфельдт. — И это неоспоримо. Причем не готова, прежде всего, по духу своему, по идеологической нацеленности.