Дмитрий Шерих - Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры

И постфактум: в память об избавлении города от холеры 1831 года возвели церковь во имя Воскресения Христова в Коломне, на нынешней площади Кулибина, а также две часовни на Грязной (ныне Марата) улице, возле Никольской единоверческой церкви. От коломенского храма ежегодно, 24 июля, отправлялся крестный ход в память избавления от холеры – вокруг Матисова острова; аналогичный крестный ход направлялся 28 июля от церкви Преображения Господня при Императорском Фарфоровом заводе к селу Смоленскому. Свой крестный ход в память о спасении от холеры ежегодно стал совершаться и в Царском Селе – 5 июля, с образом Знамения Божией Матери.

А граф Хвостов, некогда воспевший победу над холерой в Москве, и здесь не мог остаться в стороне от событий: сочинил стихотворение «Июль в Петрополе 1831 года» и отпечатал его за свой счет в пользу пострадавших от холеры. Незабываемое это было стихотворение, с такими, например, строками:

Журналист Владимир Петрович Бурнашев позже вспоминал о том, что последовало за публикацией – и да простит читатель автору длинную цитату, завершающую эту главу: «Тогдашние газеты, в особенности „Северная Пчела“ Греча и Булгарина, подтрунивали над этим великодушным даром его сиятельства и давали прозрачно чувствовать и понимать, что если граф сам не скупит всех экземпляров, продававшихся по рублю… то пострадавшие от холеры не увидят этих денег, как своих ушей.

На этот раз вышло иначе, чем обыкновенно случалось с изданиями графа, т. е. что из публики их никто не покупал и они оставались бы навсегда в книжных лавках, если бы их не скупали секретные агенты графа, секрет которых, впрочем, был шит белыми нитками, почему всех этих агентов графа книгопродавцы знали в лицо, как свои пять пальцев. Напротив, к великому удивлению автора, книгопродавцев и публики, посвященной в тайну чудака-графа, его стихотворение „Холера-Морбус“, отпечатанное в количестве 2400 экземпляров, дало в пользу благотворения более 2000 рублей, разумеется, как тогда считали, ассигнационных, что, при тогдашней ценности денег, составляло порядочную сумму. Эти деньги поступили в попечительный холерный комитет, находившийся под председательством тогдашнего генерал-губернатора (тогда еще не графа) Петра Кирилловича Эссена (о котором русские солдаты говорили: „Эссен умом тесен“). Граф Хвостов, восхищенный этим успехом, поспешил препроводить к графу Эссену еще тысячу рублей, при письме, в котором упоминалось, что „Бог любит троицу, эта третья тысяча препровождается к господину главноначальствующему в столице“. Но, на беду, старик граф Дмитрий Иванович не вытерпел и нафаршировал письмо своими стихами. Такой официально-поэтический документ поставил Петра Кирилловича Эссена в тупик, в каковой, впрочем, его превосходительство сплошь да рядом становился. Говорили, что генерал-губернатор, возмущаемый тем, что официальное отношение написано в стихах, хотел было отослать обратно и деньги с просьбою прислать его при отношении по форме. Но его правитель канцелярии, петербургская знаменитость того времени, действительный статский советник Оводов, которому Петр Кириллович, хоть и православный немец, плохо произносивший по-русски, всегда рекомендовал „зудить“ (вместо „судить“) по законам, – дал своему принципалу благой совет принять деньги, хотя они и присланы при стихотворном письме, которое, однако ж, несмотря на массу разных рифм, представляет чистейшую прозу. Письмо графа было тотчас занесено во входящий реестр и, как следует, занумеровано журналистом генерал-губернаторской канцелярии».

Эпидемия 1831 года заняла совершенно особенное место в петербургской истории. Случались в столице эпидемии и крупнее, но ни одна не произвела на горожан такого ошеломляющего впечатления – и ни одна не обросла впоследствии таким числом воспоминаний, заметок и исследований. Возможно, все дело было именно в эффекте неожиданности, в том, что горожане впервые столкнулись с разрушительными действиями холеры…

Прежде чем перейти к следующей петербургской холере, несколько абзацев о гомеопатическом способе лечения. Адмирал Николай Семенович Мордвинов, подытожив общероссийскую статистику эпидемии 1830–1832 годов, пришел к выводу: из 1273 больных, которых лечили гомеопаты, умерло 108, то есть менее 8 %, при том, что в среднем умирали до 50 % пациентов.

На взгляд автора этих строк – разумеется, не профессиональный, – такой успех гомеопатии вполне возможен в силу известных всем обстоятельств: обычные врачи тогда мало что знали о холере и не всегда использовали годные методы лечения, а вот гомеопатия, благодаря ее принципу лечить подобное подобным, оказывала на пациентов реальное воздействие. Известный в начале XX столетия гомеопат Лев Евгеньевич Бразоль так характеризовал этот феномен: «Когда холера в первый раз пожаловала к нам из Азии (в 1831 г.) и навела панику на всю нашу часть света, то врачи старой школы, ввиду своего полного бессилия справиться с этой страшной болезнью, оправдывались тем, что болезнь для них еще новая, что патология ее еще не изучена и что опыт еще не решил, какое будет наиболее действительное против нее лечение. Ганеман же, не видавший еще ни одного случая холеры, на основании одних описаний симптомов и течения этой губительнейшей болезни, руководимый своим неизменным терапевтическим законом, уверенно и догматически предсказал, что такие-то средства, а именно: Camphora, Veratrum и Cuprum, будут иметь могущественное действие против холеры, и для каждого из этих средств указал соответствующие показания, которые потом блистательно оправдались. Холера двинулась на Европу и застала аллопатов врасплох, бессильными и неподготовленными к сознательной борьбе; гомеопаты же находились в полном вооружении и не замедлили дать мощный отпор страшному врагу».

И дальше он же: «Когда холера во второй раз появилась в Европе (1849 г.), то старая школа, несмотря на то, что болезнь была уже для нее не новая, и что патология ее уже была гораздо более известна и что прежние многочисленные опыты должны были бы доставить надежные заключения относительно ее лечения, если бы такое заключение вообще было возможно на основании патологии, – старая школа осталась так же бессильна, как и прежде».

Лев Евгеньевич не совсем точен в датировке, болезнь пришла в 1847-м году, когда началась третья пандемия холеры, но в остальном больших преувеличений он не допускает. Медицина и к середине XIX века продолжала блуждать в потемках относительно холеры. Кое-какие моменты врачи уже усвоили в точности – тот, например, что диагностированной вспышке холеры обязательно предшествует «холерина»: так именовали и легкую форму холеры, и некоторые сопутствующие и отчасти похожие на холеру заболевания, – но большинство вопросов оставалось открыто. Доктора, впрочем, и сами осознавали меру своей компетенции, а потому в специальном руководстве «О холере, ее припадках, предохранительных мерах и лечении», изданном в 1847 году, прямо говорилось, что однозначно верного способа лечения медицина пока не знает, и врач «действия свои против холеры должен соображать со существенными припадками ее, с особенным, более или менее отличительным свойством каждой эпидемии с общими условиями, соблюдаемыми при лечении всех болезней».