Василий Смирнов - Крымское ханство в XVIII веке

Но Шагин-Герай не обращал внимания на эти внушения. Прозоровский, рассуждая о причинах бунта, говорит про татар: «Все они до бесконечности огорчены странным и диким с ними поступком своего хана Шагин-Гирея, который, не щадя никого, всех их пренебрегал и никогда ничьим полезным советам не внимал, даже до того, что и я сколько ни старался, посещая его наедине, чрез переводчика часто уговаривал, чтобы он остерегался и побольше их ласкал, опасаясь впредь от такого пренебрежения всегда опасных последствий, но он вместо того, не слушая, умножал еще свои ко всем грубости, и, наконец, до того довел все правительство, что они только ему потакали, а искренно никто ничего не говорил… Доказал он довольно, что не достает в нем… проницания, и знания управлять людьми он не имеет, а много малодушия. Собрание войск веселило его как малого ребенка…, а во время такого смутного положения совсем нерешителен и отчаян». Не лучше Прозоровский отзывался позже и о других распоряжениях Шагин-Герая, которые раньше, впрочем, называл «изрядным учреждением». В рапорте своем от 9 декабря 1777 года он пишет: «Я с ханом хотя и не имел никогда никакой распри, но советы мои, которые, всегда следуя высочайшей воле, подавал ему, не были приятны и оставались без всякого внимания; он слепо следовал своей предприимчивости и разом такие откупы сделал, что совсем ограбливал народ, и генерально целую область на себя подвинул, ибо сверх взимаемой им десятины, которую один только Крым-Гирей брал, не волен у него ни один мужик в деревне убить скотину, кроме откупщика; также на откуп отданы ножи, хлеб и прочее… покупая, например, четверть хлеба по рублю, продает через откупщиков по полтора рубли». В конце же декабря Прозоровский, отчаявшись в пригодности Шагин-Герая, восклицает в рапорте к Румянцеву: «Осмеливаюсь вашему сиятельству нижайше представить, что когда он во столько лет до сих пор не мог никого там прямо преданным себе сделать, то сомнительно, чтоб и впредь предуспел в сем». Таков-то был кандидат на ханство, выставленный и поддерживавшийся русской мощью. Неудивительно после этого, что возмущение, Гнездясь главным образом в Карасу-Базаре, разветвлялось во всех направлениях по всему Крыму. Татарская конница иногда бросалась на наши отряды «с такой фурией», как никогда не видывали, и хотя татары везде несли огромный урон и были побеждаемы нашими войсками, «однако, — писал Прозоровский, — все еще не вижу я конца сему возмущению».

Соловьев говорит, что будто бы в начале бунта татары напали на Шагин-Герая и что он раненый ушел из Бакче-Сарая и куда-то на время скрылся, а все бывшие при нем мурзы были перебиты, причем у русских убито до 900 человек. Но из опубликованных ныне документов не совсем подтверждаются сведения, добытые почтенным историком. Раны Шагин-Герай не получал никакой, а преспокойно повсюду рассылал к татарам манифесты с оповещением, что «он из них как ныне и впредь никогда войска на теперешнем основании набирать не станет, оставляет их на старинном обряде с тем, что разве бы когда нужда потребовала, но и то собирать их будет по-прежнему; тож всех бежавших в преступлении их прощает, только бы они возвратились в свои домы и жили спокойно». Но бунтовщики не поддавались ни на какие увещания. «Ибо они жестоким его тиранством так все озлоблены, что, посланным говорили, только и требуют его с первейшими мурзами и чиновниками в свои руки; а ежели их не получат, то лучше хотят до последнего человека пропасть, нежели покориться хану». Хан и его правительство, по донесениям Прозоровского, имели свое пребывание при главном русском военном отряде, состоявшем под командой князя. Что же касается потерь в наших войсках, то о них не имеется точных данных; но, судя по минорному тону, в котором Прозоровский описывает Румянцеву трудность своего положения ввиду того, что он «никогда не воображал себе такого сильного в сей земле возмущения», по тому, что он просит себе подкреплений, а также по упрекам, делаемым Румянцевым Прозоровскому в нецелесообразности некоторых его распоряжений, надо полагать, что русским войскам татары причинили немало урона, тем более неприятного, что, по убеждению Румянцева, «татарского вооружения на свете нет хуже».

Но если видимым стимулом татарского волнения в Крыму были ненавистная личность и легкомысленное поведение Шагин-Герая, то невидимая пружина все же была в руках Порты. Прозоровский не без основания предполагал в этом бунте турецкую интригу. Эти подозрения отчасти оправдывались совпадением по времени крымского мятежа с некоторыми действиями оттоманского правительства вроде присоединения к турецкой территории земель, принадлежавших прежде Крымскому ханству, между реками Бугом и Днестром. По поводу этого Веселицкий, основываясь на письме Стахиева из Константинополя, заключил, что «сии и другие тому подобные знаки довольно обнажают недоброжелательные и неспокойные тамошнего министерства умыслы, невзирая на миролюбивые султанские сантименты». Потом уже и сам Румянцев в своем ордере от 6 ноября 1777 года категорически заявил: «Нет сомнения, чтобы восставший в Крыму бунт не был работы турецкой, и что, конечно, войска турецкие в подкрепление и подпору татарам с берегов азиатских и европейских в Крым отправлены».

Прусский резидент Гаффрон в Стамбуле сообщал своему правительству, что верховный везирь Дарендели Мухаммед-паша, человек энергичный и предприимчивый, будто бы настроен на решение крымского вопроса оружием. Этот дипломат славен своим легкомыслием и верхоглядством, так что его наблюдениям можно было бы и не верить, но в данном случае они согласуются с другими симптомами враждебного настроения Порты относительно России. Очевидно, дерзкое поведение крымцев питало и в самих сановниках Порты, принадлежавших к воинственной партии, уверенность в возможности посчитаться с Россией. Порта, правда, еще не дерзала затевать новой войны с Россией, но не хотела быть в то же время и слишком уступчивой. Но окончательно происки ее обнаружились тогда, когда, не без нее, конечно, ведома и соизволения, явился в Крым претендент на ханский трон, раз уже неудачно фигурировавший в этой роли и постыдно бежавший из Крыма при первом натиске русских, — Селим-Герай III.

Рапортом от 21 декабря 1777 года Прозоровский доносил Румянцеву, что 19-го числа он получил извещение от полковника Репинского «о Селим-Гирее, бывшем хане, который из Очакова на лодке с 60-ю татарами отправился в Крым… а в ночь того же числа… приведены из форпостов двое мурз с письмами как от Селим-Гирея, выбранного бунтующими татарами в ханы, так и от самих бунтующих толп». В этих письмах Селим-Герай извещает Прозоровского о своем призвании на ханство всеми князьями, духовенством и татарскими народами Крыма, предлагает ему «выступить из Крыма и делать впредь дружеские обхождения». Бунтовщики в своем письме, повторяя слова Селим-Герая, заявляли, что они «его приняли с согласия всех в ханы», и в заключение прибавили: «А Шагин-Гирей-хану служить не станем и охотнее согласимся понесть разорение всей области, нежели на принятие его».