Василий Смирнов - Крымское ханство в XVIII веке

Из приключений Джаныклы Али-паши самое любопытное для нас то, что он первое пристанище нашел себе у Шагин-Герая — как это могло так случиться? Но факт этот становится понятен в связи с прочими действиями крымского хана, которые все обнаруживают стремление его создать себе положение самостоятельного, независимого владетельного государя, хотя все это казалось смешным таким проницательным людям, как Суворов, который однажды говорит в письме своем Румянцеву: «Светлейший хан, сколько ни гневен и ни постоянен, более жалок по бедности его!»

Действия же эти были следующие. Прежде всего, Шагин-Герай попробовал завести собственное на европейский манер регулярное войско; затея эта, как мы видели, закончилась бунтом татар. Потом он задумал учредить один или два регулярных полка из иностранцев, найдя к этому удобный случай в присылке к нему графом Потоцким майора Траяновского, как искусного и честного офицера, который обязывался нанять из поляков и немцев регулярный полк. Намереваясь завести у себя артиллерию, хан хлопотал, хотя и тщетно, чтобы при выводе наших войск из Крыма ему были оставлены чугунные пушки. Дальнейшие просьбы хана, также оставленные без удовлетворения со стороны Суворова, касались оставления в Крыму разных мастеровых, оркестра и людей, сведущих в лесоводстве, архитектуре, медицине и инженерной части. Серьезное у него, как видно, мешалось с ребячеством: задумав сделать важные, по-видимому, нововведения в своих владениях, он в то же время хлопочет о зачислении его в Петербургский полк хотя бы, на первый случай, капралом, с тем чтобы потом удостаивать его дальнейшим производством, а также просит императрицу пожаловать ему русский орден.

В числе просьб, которыми Шагин-Герай встретил нового посланника при нем Веселицкого, одна, согласно Соловьеву, состояла в следующем: хан принял в службу подполковника Деринга, который строит, мол, ему новый монетный двор, и уже все машины и инструменты для битья монеты были привезены; но на первый случай нужно было 50 пудов серебра и 300 пудов свинца. Хан и просил императрицу разрешить ввоз этого количества означенных металлов из России. Просьба его была уважена.

Ланглес, в довершение всех неверностей, которые находятся у него относительно действий русских и Шагин-Герая во время утверждения последнего в ханстве, внес еще следующую — будто бы хан «велел выбить монету со своим штемпелем; до того же времени крымская монета носила имя султана османского; эти же монеты с одной стороны носили поименование то Бакче-Сарая, то Кафы, потому что хан заставлял работать попеременно в этих городах».

Битье монеты — самый существенный, вместе с хутбэ, атрибут власти у всех азиатско-мусульманских владетелей, который не был никогда игнорируем и крымскими ханами: самые краткосрочные из них спешили поскорее осуществить это свое право, как в этом можно убедиться по описаниям крымских монет. Поэтому в монетном вопросе Шагин-Гераю принадлежит не то что учреждение чего-то нового, дотоле небывалого, а, вероятно, только намерение установить более определенную и правильную организацию такой важной отрасли государственного управления, как чеканка монеты, и самой монете придать более благообразную внешнюю форму. В самом деле, до Шагин-Герая это дело велось самым первобытным способом: битье монеты отдавалось ханами на откуп, преимущественно иудеям, как они называются в официальных документах, касающихся этой аренды, то есть местным караимам. При таком порядке и внешний вид, и вес, и штемпелевка были крайне неаккуратного, непривлекательного свойства. Монеты же Шагин-Герая обнаруживают большое сходство с нашими русскими монетами того времени. Замечательно, что монетный двор вместе был и главным казначейством: одна долговая расписка Шагин-Гераю содержит в себе обязательство его уплатить кредитору прямо из кассы монетного двора.

Другие документы свидетельствуют о том, что Шагин-Герай, не довольствуясь крупными субсидиями от русского правительства, пополнял свою кассу доходами с ханских регалий, к каковым, например, принадлежала пошлина с вывозимой пшеницы, отдача на откуп соледобывален и даже кабаков.

Дипломатическое же представительство Шагин-Герая на первых порах ограничилось тем, что рейс-эфенди, по его «прошению и с позволения Порты, принял на себя при Порте качество ханского поверенного в делах», как доносил об этом Стахиев в феврале 1780 года.

Покровительство беглому Джаныклы Али-паше носит все признаки вмешательства Шагин-Герая в дела Порты. Приручив такого способного и, как видно, пользовавшегося большим влиянием в Малой Азии турецкого деятеля, каков был вышеупомянутый паша, Шагин-Герай, может быть, рассчитывал воспользоваться им как орудием для водворения и упрочения своего господства на Кубани, если не прямо располагая его военными способностями, то держа его при себе как опасное пугало для оказания давления на Порту при понуждении ее к территориальным себе уступкам путем дипломатических переговоров. В этом убеждает нас то, что Шагин-Герай в феврале 1780 года с Сулейман-агою отправил своего баш-чокадара [159] Баш-чокадар — чиновник ханского двора, главный придворный посыльный. , вручив ему письмо к верховному везирю и петицию к султану, в которых он требует уступки татарам крепости Сугуджук и абадзехских урочищ.

Но расчеты Шагин-Герая обманули его: Порта оказалась далеко не так податлива, как он думал. По донесению Стахиева, верховный везирь отвечал хану, что «ханское требование уступить татарам Суджук с окрестными абазинцами не может иного воспричинствовать, как новые распри и остуду; потому что оную крепость Блистательная Порта построила в такое время, когда татары жаловались на причиняемые от тамошних жителей им несносные обиды и грабежи, и что Блистательная Порта, по прошению тогдашнего хана, принуждена была туда послать свой флот и, построив реченную крепость, усмирила и покорила себе живущую окрест оной крепости нацию, определяя ей предводителем одного бея, узаконенного своим братом, и что все то ясно и подробно описано в Рашидовой Оттоманской Истории».

Стахиев присовокупляет к этому сообщению еще полученное им от реис-эфенди сведение, что «некоторые из оттоманских министров, включая его, думают, что его светлость хан о вышереченной уступке татарам Суджука и абазинских селений пишет по наущению всевысочайшего двора для содержания Порты в беспокойстве и страхе, чему он, реис-эфенди, нимало не веря, просит меня (то есть Стахиева) написать к господину резиденту Константинову, чтоб он приложил старание его светлость хана отвратить от таких требований, потому что от того не может иного, кроме новой остуды и неприятных хлопот, воспоследовать».