Евгений Марков - Славянская спарта

На половинѣ горы насъ нагнала черногорская почта. Молодой почтальонъ, въ неизбѣжной черногорской «Капицѣ» съ особымъ металлическимъ знакомъ, везъ въ Цетинье какую-то машину, выписанную изъ Тріеста. Отъ скуки онъ очень мило наигрываетъ на дудочкѣ простодушныя черногорскія пѣсенки. Нашъ возница вступаетъ съ нимъ, конечно, въ оживленную бесѣду.

— Стой! — возница нашъ съ важнымъ видомъ останавливаетъ лошадей и слѣзаетъ съ козелъ. Останавливается слѣдующій за нами почтальонъ и тоже слѣзаетъ съ козелъ.

— Что такое?

Оказывается, мы уже проѣхали половину пути до Нѣгушей… тутъ обыкновенно даютъ маленькій роздыхъ лошадямъ отъ безконечнаго подъема въ гору.

Возница и черногорскій почтальонъ при этомъ случаѣ даютъ и себѣ маленькій роздыхъ, осуществляя его въ видѣ стаканчика живительной ракіи, за которымъ они заходятъ въ гостепріимный домъ дорожнаго смотрителя. Пятеро дѣтишекъ этого смотрителя, малъ-мала меньше, съ своей стороны, очевидно, тоже хотятъ воспользоваться счастливымъ случаемъ и окружаютъ коляску иностранныхъ туристовъ, далеко не частыхъ на этой дорогѣ, протягивая намъ крошечные пучки горныхъ цвѣтовъ. Въ этой странѣ безплодныхъ камней приходится, кажется, больше насыщаться поэзіею красивыхъ видовъ, чѣмъ прозаическимъ хлѣбомъ, и бѣдная дѣтвора имѣла поэтому вполнѣ законныя основанія обращаться въ кошельку праздношатающихся путниковъ.

Стали попадаться по дорогѣ худые, смуглые черногорцы, — все народъ рослый и сильный; ихъ руками проведены черезъ отвѣсныя неприступныя скалы всѣ эти покойныя шоссе, по которымъ мы катимъ теперь какъ по аллеямъ какого-нибудь Булонскаго-Лѣса. Они и теперь мостятъ и исправляютъ здѣсь дорогу, вооружившись ломами и кирками. Дорога эта проведена австрійцами съ чисто-стратегическими цѣлями. Строилась она года три и стоила очень дорого. Черногорцы съ своей стороны продолжили эту удобную дорогу черезъ горный хребетъ, еще больше австрійцевъ нуждаясь въ ней для своихъ торговыхъ сношеній съ Которомъ, Рагузою и Тріестомъ. Но князь безденежнаго княжества устроилъ это патріархальнымъ способомъ: онъ отпускалъ своимъ рабочимъ только кукурузу для ѣды, а за трудъ ихъ никакихъ денегъ не полагалось. Дорога нужна была для народа, поэтому она и должна была работаться собственными силами народа. Приказывалось коротко и ясно, изъ какого села сколько выслать рабочихъ на дорогу, — вотъ вамъ и вся государственная смѣта дорожныхъ сооруженій черногорскаго государства. Да откуда было бы и взять ему денегъ?

Божо, въ своемъ наивномъ невѣжествѣ и въ своемъ благоговѣніи передъ могуществомъ Австріи, увѣрялъ насъ, будто черногорскому князю на все деньги даетъ «наша Австрія».

— Оружіе, деньги, все имъ отъ императора австрійскаго присылается, — болталъ онъ. — Черногорцамъ же неоткуда взять! Горы у нихъ однѣ, камень. И противъ туровъ тоже имъ императоръ всегда помогаетъ: «наши» артиллеристы и разныя другія войска, переодѣтыя, изъ Бокки къ нимъ въ Черногорію отправлялись и вмѣстѣ дрались противъ туровъ. Даже у князя на дворцѣ знамя австрійское виситъ. Турки какъ увидѣли это знамя, сейчасъ же отступили…

— Отчего же черногорцы такъ не любятъ австрійцевъ, если тѣ помогаютъ имъ во всемъ? — иронически спросилъ я Божо.

Божо пожалъ въ недоумѣньи плечами и развелъ руками.

— Богами! — не знаю ужъ съ чего…

— Ну, а боснякамъ развѣ лучше стало при австрійцахъ? — продолжалъ я.

— Конечно, лучше, какое же сравненье!

— Почему же въ Босніи всѣ такъ недовольны и постоянно жалуются императору?

— Турки недовольны, а христіане довольны! — не совсѣмъ увѣренно старался меня разубѣдить Божо. — Императоръ австрійскій прекрасный человѣкъ; и онъ, и вся семья, очень любятъ Бокку. Покойный Рудольфъ даже не хотѣлъ короноваться австрійскою короною, а славянскою. Онъ былъ славянинъ душою: бокезцевъ, черногорцевъ, всѣхъ славянъ любилъ гораздо больше нѣмцевъ. Когда нѣмцы на берлинскомъ конгрессѣ хотѣли отдать Австріи Новый-Базаръ, Рудольфъ явился къ нимъ и объявилъ:- Не нужно! Никто кромѣ меня не будетъ владѣть Новымъ-Базаромъ! — Какъ же ты возьмешь его? Откуда наберешь войско? — спрашиваютъ его нѣмцы. — А онъ отвѣчаетъ:- Мнѣ ничего не нужно, только лошадь да саблю, всѣ славяне сами за мною пойдутъ!.. Вотъ онъ каковъ былъ, Рудольфъ. За это его нѣмцы и застрѣлили! — прибавилъ съ непоколебимымъ убѣжденіемъ Божо.

Я долженъ замѣтить здѣсь, что и въ королевствѣ сербскомъ слышалъ такого же рода глубоко укоренившуюся въ народѣ легенду о погибшемъ наслѣдномъ принцѣ Австріи.

Сербы тоже считаютъ его горячимъ другомъ славянъ, мечтавшимъ создать изо всѣхъ славянъ Австріи и Балканскаго полуострова одну могучую славянскую имперію. Въ Сербіи меня серьезно увѣряли, будто его погубила прусская и іезуитская интрига, послѣ того какъ всѣмъ стали ясны его славянскія симпатіи и ого нескрываемая вражда къ нѣмцамъ; старый императоръ будто бы вынужденъ былъ дать свое согласіе на устраненіе отъ престола Габсбурговъ мятежнаго сына, шедшаго на перекоръ политикѣ своего отца…

Божо между тѣмъ продолжалъ:

— Въ 80-мъ году Рудольфъ пріѣзжалъ съ Стефаніей въ Цетинье черезъ наше Каттаро. Четверкою туда проѣхалъ, въ прекрасномъ экипажѣ, изъ Вѣны ему привезли; тамъ его князю Николаю подарилъ. До границы австрійская кавалерія его провожала, а на границѣ черногорцы встрѣтили во всемъ парадѣ! Никогда не было такихъ празднествъ, какъ въ то время. И простой какой былъ этотъ Рудольфъ: всякій черногорецъ ему руку жалъ. Тоже и эрцгерцогъ Іоаннъ нѣсколько мѣсяцевъ въ Цетиньѣ жилъ, войска черногорскія пріучалъ въ солдатской службѣ.

— А изъ русскихъ кто бываетъ въ Цетиньѣ? — спросилъ я.

— Князь русскій Николай былъ; послѣ того каждый годъ, изъ Россіи полный пароходъ хлѣба въ Черногорію присылаютъ кукурузы и пшеницы; даже пароходъ имъ подарили.

— Русскій языкъ вѣдь похожъ на черногорскій? — спросилъ я.

— А какъ же! Я читалъ въ книжкѣ одной, что больше тысячи лѣтъ тому назадъ тутъ у насъ по всему берегу русскіе жили, потомъ ушли, а отъ нихъ ужъ бокезы произошли. Не одинъ говоритъ одно, другой — другое, трудно вѣрно знать, что было прежде! — довольно основательно разсудилъ Божо.

Небольшіе камушки, положенные на дорогѣ, означаютъ границу Черногоріи. Мы переѣзжаемъ ее, однако, съ какимъ-то особеннымъ волненіемъ. Дорога чертитъ теперь свои смѣлые зигзаги по каменной груди колоссальной горной стѣны какъ разъ надъ бездною, въ глубину которой провалился Каттаро съ своею голубою бухтою. Море намъ видно отсюда уже на огромномъ обхватѣ; нѣжно бархатистый цвѣтъ его сдѣлался невыразимо прелестнымъ; словно оно теперь таетъ въ знойной синевѣ воздуха и неба.