Владимир Успенский - Тайный советник вождя

— Господа офицеры, всем оставаться на месте! Тихо! — скомандовал я. И, убедившись, что распоряжение подействовало, продолжал: — Господа, здесь подполковник Лукашов. Верно, многие помнят меня по прежней службе. Я обязан сообщить нелегкую весть. Сейчас вы умрете. Что поделаешь, война есть война, и нынче такой кон выпал вам! — Полная тишина воцарилась внизу после этих слов. — Прошу, господа, встретить смерть с честью, как подобает русскому офицеру. Но среди вас есть двое, которые недостойны умереть вместе со всеми. Капитан Давнис и поручик Оглы зверски изнасиловали в Новочеркасске мою беременную жену, чем довели ее до самоубийства. Они преступники. Избавьтесь от них, господа, вышвырните их сюда. Для них — суд особый.

Негодующими возгласами взорвалась тишина. Под палубой кипела борьба, раздавалась ругань, и я, вздрагивающий от ярости и нетерпения, очень боялся, что офицеры сами расправятся с негодяями.

Моряк понял меня. Выстрелил над люком из маузера, крикнул зычно:

— Волоки их сюды живьем!

Появился Давнис, выпихиваемый снизу. Он судорожно цеплялся за край люка, извивался ужом, стремясь вернуться обратно в толпу, во тьму. И тонко, визгливо кричал, захлебываясь, без слов: «ай-ай-ай-ай!»

Опрокинутый навзничь, он лежал передо мной на палубе, дергаясь длинным телом. Глаза его были крепко закрыты, лицо залито кровью.

Поручик Оглы вылез сам. Его смуглая скуластая рожа выражала такую ненависть, что моряк поосторожничал: сильной рукой прижал его к палубе. Пьяный он, что ли, этот Оглы: глаза сверкают, как у бешеного… Нет, пьяными они были тогда, когда ворвались к Вере! Сукин сын Давнис с ума сведет меня своим истошным визгом!

— Да замолчи же ты, трусливая шкура!

Я выхватил шашку в с размаху, вертикально вонзил ее в горло Давниса: шашка вошла с хрустом, визг пресекся, сменившись булькающим хрипом. Негодяй дергался, как жук на булавке, я ощущал каждое движение и радовался той боли, которая корежит его тело. А когда начал он затихать, я со звериным, освобождающим наслаждением повернул шашку несколько раз, продолжая раздирать его горло и злорадно ощущая, что мерзавец еще чувствует боль.

Наверно, со стороны это выглядело дико и страшно. Власик подскочил ко мне с выпученными глазами на совершенно белом лице, ухватил за правую руку:

— Да вы что?! Ваше благородие! Ты совсем съехал! Нельзя так!

— Оставь! — крикнул я, голос и вид мой были настолько ужасающи, что Власик отпрянул куда-то за люк.

Бросившись к приподнявшемуся Оглы, я ударил его ногой в висок, чтобы повернуть к себе ненавистную рожу, а затем наискось полоснул по ней шашкой. И еще раз: сильно, глубоко, крест-накрест!

Шатаясь, пошел к борту, чувствуя, что сейчас меня вырвет. Хотел сунуть шашку в ножны, но никак не мог попасть. Чертыхнувшись, кинул ее в воду.

Моряк крепко обнял меня сзади за плечи, повел к лодке. Баржа гудела, выла, трещала у нас под ногами, а корма ее все быстрей, все заметней погружалась в воду.

— Шевелитесь, шевелитесь, не успеем! — торопил нас кто-то. Сунув руку за борт, зачерпнул горстью воду, обмыл пылающее лицо. Ничего в эти минуты не испытывал, кроме омерзения. Было так скверно и муторно на душе, что я жадно схватил протянутую моряком флягу и торопливыми глотками осушил ее до последней капли. А в голове болезненной жилкой билась, пульсировала лишь одна мысль:

«Человек я или нет? Могу ли я, после всего происшедшего, считать себя человеком?!»

Несколько дней меня никто не тревожил. Я ел, пил, валялся на койке, даже выходил на прогулку, но делал все как во сне, автоматически, без всякого интереса. Никакие угрызения совести меня не мучили, доведись еще раз свести счеты с негодяями, я поступил бы точно так же. Но что-то переменилось во мне, оборвалось в душе, и было такое ощущение, что я и сам теперь мертвый. Все чаще возникало желание отправиться в Новочеркасск, лечь там в знакомую могилу и пустить пулю в лоб. А старый чиновник, если его попросить, сделает все остальное. Я поступил бы так, но не осталось энергии, чтобы снова хитрить, таиться, перебираясь через фронт, через казачьи станицы и хутора. К тому же, не мог я уйти, не повидавшись со Сталиным: какие-то обязательства были теперь перед ним.

Начал забегать Власик, приносил продукты. О том страшном вечере не вспоминал, но в поведении, в голосе его угадывались теперь почтение и даже робость. Он не только стучался, но и кепку снимал, переступая порог. Только раз, крутнув головой, произнес уважительно, с завистью:

— Отчаянный вы! Аж я напугался!

Не дождавшись ответа, положил на стол сверток с воблой и хлебом, бесшумно исчез.

В конце концов нельзя же было только валяться на постели да есть казенный паек. Надо было что-то решать! Через того же Власика я попросил Сталина принять меня.

На сей раз беседовали мы не в кабинете-спальне, а в рабочем салоне. Думаю, что это не было случайностью, Иосиф Виссарионович не любил случайностей даже в мелочах и все старался продумать заранее. Мы больше не предавались воспоминаниям.

Поздоровавшись, Сталин спросил, что я теперь намерен делать, чем заняться?

— Не знаю, мне безразлично.

— Так не бывает, — сказал Иосиф Виссарионович. — Так не может быть долго.

— Я потерял все.

— Пока человек жив, потерять все невозможно. У вас нет семьи, но у нас есть Отечество.

— Где? По какую сторону фронта?

— Родина человека там, где его народ, где интересы его народа, — назидательно произнес Сталин, и слова его затронули меня лишь потому, что почти так говорил и мой уважаемый учитель — генерал Брусилов. И подумалось: кроме Брусилова есть еще лишь один человек, понимающий меня, принявший участие в моей судьбе. Оба они находятся по эту сторону фронта. А на той стороне для меня нет ничего дорогого. Больше того, если белым известно о затоплении баржи с офицерами… Нет, хватит, надо быть последовательным, а не метаться, как заяц.

— Не знаю твердо, на чьей стороне истина и справедливость, — сказал я, — но знаю одно: мое место здесь, с вами. На гостеприимство белых я теперь не рассчитываю.

— И правильно делаете, — улыбка тронула губы Сталина, исчезла под густыми усами. — У белых тоже есть разведка, и, к сожалению, неплохая разведка. Там не будет пощады, вы понимаете это?

— Да, я пойду вместе с вами, Иосиф Виссарионович. До конца.

— И не ошибетесь, — весело произнес он и сразу же заговорил о том, что, вероятно, обдумал заранее. — Я не очень хорошо разбираюсь в военных вопросах. А у вас, Николай Алексеевич, большой опыт, солидная теоретическая подготовка… Кроме того, мне приходится заниматься и другими делами, трудно уследить за всем. Поэтому убедительно прошу вас принять на себя некоторые заботы.