Владимир Успенский - Тайный советник вождя

Потомки хазар хорошо помнят свою историю и не желают, чтобы другие знали, кому и за что мстил князь Олег. Вот «Руслан и Людмила», вот «Евгений Онегин», как и любое другое произведение Пушкина, даже стихи, где «жид венчается с лягушкой», никакого противодействия не вызывают, а «Песнь вещем Олеге» вредна, ее не следует пропагандировать, включать в учебники. Для определенного круга лиц это стихотворение — гимн белых офицеров, воевавших против тех армий, которые создавал Троцкий со своими помощниками, то есть против «новых хазар». Но, кстати, и Сталин с Егоровым, с Ворошиловым и Буденным тоже сражались со сторонниками Троцкого, с теми же «хазарами» за свое влияние над этими армиями, за превращение их в российские формирования. Так что намеренье князя Олега «отмстить неразумным хазарам» отрицательных эмоций у Иосифа Виссарионовича не вызывало. Даже наоборот. И объективность требовала, чтобы Пушкина читали всего, а не избирательно, по чьему-то вкусу.

Было и кое-что личное, определявшее у Сталина и у меня особую симпатию к упомянутому стихотворению-песне. Ее ведь, чуть варьируя, пели не только деникинцы, но и дореволюционные русские кавалеристы, потом буденновцы и вообще наши славные конники: последний раз я слышал ее в 1-м гвардейском кавалерийском корпусе зимой 1942 года. До сих пор мы говорили лишь о первом куплете, но были и другие. До революции:

Белые переиначили:

В Первой Конной пели по-своему:

А в конце концов в нашей советской коннице вернулись к самому первому варианту:

Не могу еще не сказать и о том, что исполнялась песня на мотив «Варяга», который после нашего поражения от японцев был до слез близок и дорог каждому русскому патриоту, в том числе Сталину и мне.

— Давайте не будем впутывать товарища Пушкина в теперешние разногласия, — без улыбки пошутил Сталин. — Люди не поймут нас, если в книгах не окажется этого замечательного произведения. И будем считать вопрос закрытым.

Мы так и посчитали. Но бесшумная борьба против «Песни о вещем Олеге», оказывается, продолжалась. «Окололитературные дамы и некоторые редакторы» использовали любую возможность, чтобы не включить «Песнь» в антологию, в сборник, в учебник, как можно реже упоминать о ней. И вот в 1948 году, накануне пушкинского стопятидесятилетия, история повторилась. Кое-кто посчитал, видимо, что дряхлеющий Сталин не способен самолично контролировать все многообразные процессы общественно-государственной жизни. Понадеялись и ошиблись. Просматривая юбилейные планы, верстки юбилейных книг, Иосиф Виссарионович сразу заметил, что ни в одной из них, ни в хрестоматии, ни в учебнике по литературе, ни в сборниках снова нет «Песни о вещем Олеге». Это вызвало уже не раздражение, а нечто большее. Из планов и версток он вычеркнул целый ряд фамилий, во многих местах вставил «Песнь», а составителей планов и книг резко обозвал «безродными космополитами» и посоветовал внимательно присмотреться к ним. Это был первый, еще негромкий разряд накопившегося гнева. Но, к сожалению, наши иудеи, ослепленные своими успехами на разных направлениях, прежде всего воссозданием Израиля, не обратили ни это внимания, не осознали этот симптом. А зря.

Для логического завершения сей главы скажу еще несколько фраз об упорстве и упрямстве иудейских пропагандистов-идеологов, добивающихся осуществления своих замыслов любой ценой и не считаясь со временем. После смерти Сталина основательно поиздевались они над «Вещим Олегом». Припомним хотя бы одну общеизвестную сценку. К режиссеру Менакеру является на «пробу» Миронова, изображающая тупую, самоуверенную бабенку. Пришла наниматься в эстрадные артисты. Читает стихотворение и спотыкается на «трудном» слове:

И «завязла» на этом месте, как «завяз», надо понимать, в походе Олег, не добившись своей цели. Вволю покуражилась дамочка, вызывая смех благодарной публики. А если смешно, значит, уже несерьезно.

Полный реванш «окололитературные дамы и некоторые редакторы» взяли-таки в 1979 году, умудрившись выпустить для школ Российской Федерации «Родную речь», в которой не оказалось не только «Песни о вещем Олеге», но и других произведений Пушкина, а также Чехова, Некрасова… Зато много места отведено таким сомнительным «классикам», как Кассиль, Маршак, Алигер, и даже, если не ошибаюсь, родственница Льва Троцкого Вера Инбер попала в эту когорту. Родная речь? Для кого?

Не обошел своим вниманием «острый вопрос» о князе Олеге и еврейский поэт Александр Галич, живя на доллары, сочувствуя нам из далекой Америки и «любя море с берега». Познакомьтесь с его творением, озаглавленным «Съезду историков».

Трудно не согласиться с автором. У каждого народа, как и у каждого человека, своя правда. К тому же еще в разное время — разная. Только истина, пожалуй, бывает едина всегда и для всех.

Давно предполагавшийся мною взрыв произошел во второй половине 1948 года. И не только потому, что к этому времени Иосиф Виссарионович полностью осознал угрозу вражеской идеологическо-диверсионной агрессии, направленной на подрыв нашей страны изнутри, не только понял, на какие группы населения рассчитывают наши неугомонные противники, но и еще по ряду причин, дополнявших друг друга.

Начнем с провала в Израиле. Сталин, как известно, приложил немало усилий, чтобы восстановить это государство, преодолев инертность и даже нежелание США, противодействие Великобритании, будучи уверенным, что евреи всего мира по достоинству оценят сей исторический факт и мы обретем дружественную страну. А получилось наоборот. Натура иудеев проявилась сразу же, едва в новом государстве начались экономические и военные трудности, а дядя Сэм протянул евреям свою щедрую руку. Он был богаче, за ним и пошли. Продались мгновенно, переметнувшись за доллары в стан наших противников. Иосиф Виссарионович был очень разочарован, причем впервые, прошу это заметить, не в отдельных личностях, в Троцком или, скажем, в Ягоде, а в целом народе. Однако даже и после этого Сталин продолжал считать, что поступил правильно и справедливо: иудеи, как и все другие нации, имеют право на свое государственное объединение. В короткий срок из Советского Союза и вообще из стран Восточной Европы в Израиль выехало около 300 тысяч человек. И продолжали уезжать. А ведь достаточно было Сталину сказать «нет», и вся эта катавасия разом бы прекратилась. Но он не сказал.