Василий Смирнов - Весной Семнадцатого

Василий Александрович Смирнов

Весной Семнадцатого

Роман

Эпопея "Открытие мира"

(книга 3, часть 2)

ВАСИЛИЙ СМИРНОВ

Роман Василия Александровича Смирнова "Весной Семнадцатого" продолжение задуманной им тетралогии "Открытие мира" (вторая часть третьей книги). Вместе с тем это и новое самостоятельное произведение.

Дело всей жизни художника - роман создан на основе лично пережитого. Выведенный в нем даровитый деревенский паренек Шурка - ровесник писателя, также родившегося на Верхней Волге в знаменательный год первой русской революции. Открытие мира совершается и автором, и его героем как бы параллельно, и это придает повествованию лирическую теплоту. Однако перед нами отнюдь не беллетризованная автобиография В.Смирнова, а написанная уверенной рукой мастера широкая картина народной жизни.

Первая часть третьей книги, опубликованная в "Роман-газете" в 1965 году, изображает русскую деревню в пору, когда уже совершилась Февральская революция, когда переполнилась чаша народного терпения: все гуще шли с фронта "похоронки", появлялись калеки, все туже завязывался узел безысходной крестьянской нужды, все заманчивей простирались перед мужиком запустевшие из-за нехватки рабочих рук барские земли, все больше распухали на бедняцкой нужде деревенские богатеи - предприимчивые, верткие кулаки.

И вот новое произведение - о весне Семнадцатого, поре позднего ледохода, который, казалось шуркиным односельчанам, никогда и не настанет. Но - "в страстную пятницу, днем, река внезапно пробудилась по-настоящему, очнулась, раскрыла пошире глаза-полыньи, потянулась с хрустом вдоль и поперек, словно расправляя онемелые от долгого зимнего сна грудь и плечи, вокруг на версту сразу затрещало, зашумело, - и как бы в одно мгновение, легко, дружно начался долгожданный ледоход... Волга пошла!"

Необычайно емкое, сильное, идущее от русской народной традиции изображение природы, мощи и красоты родной земли всегда было отличительной особенностью прозы В.Смирнова. Здесь картина ледохода перерастает в исторический символ воспрянувшего народа.

За считанные весенние дни проходит Шуркина деревня через многоголосые споры, составление нескладных "приговоров" о земле - к организации своего Совета под предводительством солдата-фронтовика дяди Роди. А Совет - это и бессчастная батрачка Минодора, и сочувствующий большевикам разумный Никита Аладьин, и озлобленный жестокой нуждой и увечьем безногий Шуркин отец, и затейный выдумщик-чудак пастух Сморчок, впервые записанный в депутатский список под своей настоящей фамилией - Захаров.

В эту весну все сдвигается со своих мест, идет в рост. Совет уже накладывает свою хозяйскую руку на барские пахотные земли и лес. Свергаются старые боги. "А ты... видела, когда он за всех, бог?" - гневно восклицает набожный Василий Апостол, потерявший на войне всех сыновей. "За меня когда?.. Я не помню!" Шурка ощущает себя уже совсем большим; он мужает, когда внемлет смелым речам взрослых, "мужиков".

Бурное течение рисуемой художником жизни определяет и краски его палитры. Мастерски лепя своеобразные характеры крестьян, В.Смирнов все чаще сводит их в собирательный образ - "мужики" - многоголосый, противоречивый, но целостный. Другой подобный образ-коллектив - "мамки", детные крестьянки, всегда теперь присутствующие где-то рядышком с "мужиками". И третья группа "ребятня" - чутко прислушивается к происходящему. Люди по мере нарастания революционной волны становятся в глазах Шурки народом-богатырем.

В этой обстановке пытливость "ребятни", тяга ее к познанию проявляются как изначальные черты народного интеллекта. Шурка и его сверстники открывают книгу с той же поэтической силой чувства, с какой переживают первую любовь; они ожидают первую выдачу книг в библиотеке как свершение лучшей своей мечты. Выразительно показывает автор поистине чудное мгновенье, когда деревенский подросток, в жизни не знавший ничего прекрасней гармони, впервые слышит рояль.

Духовные наследники Касьяна с Красивой Мечи, тургеневских "Певцов" стоят на пороге величайшего из мировых открытий - Октябрьской революции. В сознании будущих хозяев мира идет переоценка не только социальных, но и нравственных ценностей. Отсюда - сложность и противоречивость процесса самоопределения Шурки и его друзей в формирующейся революционной среде, отсюда - и особая "совестливость" ребят по отношению к людям, стремление к справедливому решению их участи.

Конечно, прав посланный в деревню большевиками старый питерщик: "Лютеет народ. Копит силу." Но самой лютости этой нет в русском народном характере утверждает своим романом Василий Смирнов. Она возникает лишь как вынужденный ответ на непосильный гнет эксплуататоров. Народ копит силу для борьбы за свободу, человечность, счастье.

Новый жизненный материал "Весны Семнадцатого" определяет и новый стиль романа. Классически ясный, теперь он обретает особую напряженность. "Весна все торопилась, бежала, не оглядываясь..." Мамки сидели на сходке "поднебесные, с дальней слабой зарей на щеках..." Слушая беседу отца с военнопленным Францем о революции, "Шурка тонул и горел... в отрадном жутком пожаре" отцовских глаз, "захлебываясь наслажденьем, замирая, радуясь... и сам светился пламенем, все вокруг поджигая, как отец". И хочется сказать вслед за автором: "Да, нынче весной все было по-новому." По-новому о весне Семнадцатого написал и Василий Смирнов.

З.КЕДРИНА

ВЕСНОЙ СЕМНАДЦАТОГО

Глава I

ЛЕДОХОД

В классе на подоконнике давно радовали душу ветки тополя в Аграфениной кринке с водой, глянцевитые, как бы в масле, крупные, невесть когда отросшие листья горели неугасимо день-деньской живым зеленым огнем, а на дворе стужа убывала вроде мало. По утрам ребятня бегала в школу волжским полем, напрямки, по насту, точно по белому железу. Матово-чешуйчатый надоевший снег не проваливался, держал горластую ораву без лыж, и только крякал от тяжести и словно бы гнулся под ногами. В морозном чистом небе, высоко-высоко, выше самого солнышка, кувыркались и плавали орлами черные вороны, и все парами. Густо, дивно синели по оврагу и Гремцу сугробы. До слез ослеплял блеск снега и солнца. "Красно, да не милостиво, - говорили мамки, - холоду-то, кажись, не будет конца".

Но возвращаться после уроков приходилось уже проселком, потому что наста в заполдни как и не бывало. Снег радостно таял, голубой, рассыпчатый, и зимняя, золотая от навоза и света вода весело проступала по ухабам и рытвинам, того и гляди, замочишь валенки. Под каждой сосулей можно было напиться досыта: такая разыгрывалась под застрехами, на красной стороне, капель, и думалось об одних скворечнях.