Уильям Фуллер - Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России

Таким образом, Бонч-Бруевич первым сформулировал идею о том, что Мясоедов один виноват в поражении России в зимних Мазурских боях, и катастрофический разгром 20-го корпуса есть исключительно дело его рук. Матвеев требовал от Мясоедова подробного отчета о его отношениях с Фрейдбергами, Евгенией Столбиной, военным министром Сухомлиновым, Борисом Сувориным, Александром Гучковым и множеством других лиц, а также специально интересовался еще одним вопросом. Говорят, что Мясоедов воровал вещи из домов, брошенных вражеским гражданским населением, — действительно ли он совершил это преступление, за которое в военное время полагается смертная казнь?

Именно туманность предъявленных обвинений — ведь не были приведены конкретные случаи шпионажа или предательства — затруднила Сергею Николаевичу их опровержение. Он категорически отверг обвинения в том, что когда-либо был замешан в предательстве, а также (и это, несомненно, было ошибкой) отрицал, что имел какое бы то ни было отношение к шпионажу во время своей столичной службы при Военном министерстве. Он утверждал, что никогда не был германофилом: «Я любил всегда германскую культуру, германский порядок, но я всегда оставался русским патриотом». Что касается «Адресов», этот секретный документ попал к нему законным путем, поскольку имел непосредственное отношение к его служебным обязанностям. Как штабной офицер разведки он, в частности, объезжал фронт 10-й армии по всей его длине, устанавливая контакты со штабами формирований, находящихся на передовой, обмениваясь с ними сведениями о тактических разведывательных задачах. Раз ему предписывалось посещать эти подразделения, следовательно, необходимо было знать их местоположение — это объясняет, почему у него находился экземпляр «Адресов». Более того, этот документ был им получен только 26 января (8 февраля) — через день после начала зимней атаки германцев. Что касается присвоения имущества врага, Мясоедов признался, что действительно взял кое-что из дома лесничего неподалеку от Иоганнесбурга. Среди этих вещей были оленьи рога, несколько книг, две картины маслом, пара гравюр, стол и памятная доска в честь пребывания там в 1812 году императора Александра I. Однако это не было мародерство в нравственном или юридическом смысле. Русское командование приказало сжечь этот домик вместе с другими постройками в Иоганнесбургском лесу. Поэтому спасение вещей оттуда едва ли можно назвать кражей. Кроме того, часть предметов он взял по прямому разрешению своего командира, в том числе памятную доску 1812 года, которую собирался отдать в музей 54.

Как уже говорилось, суд нал Мясоедовым состоялся 18 (31) марта; и обвинительный приговор, как мы уже знаем, был вынесен заранее. (Смертный приговор был подписан без предварительного утверждения высшим военным руководством, как того требовал закон.) Однако и помимо этого в вердикте обнаруживаются некоторые странности, заслуживающие внимательного рассмотрения. Прежде всего Мясоедов был признан виновным в том, что он шпионил в пользу Германии до августа 1914 года, хотя не было ни свидетелей, способных это подтвердить, ни основательных доказательств. Как бы то ни было, шпионаж в мирное время, в отличие от шпионажа во время войны, карался тюрьмой, а не смертью. А по обвинению в совершении каких бы то ни было актов предательства после начала войны Мясоедов был полностью оправдан, в том числе и в том, что касается предполагаемой передачи противнику «Адресов 19 января». Конечно, Сергей Николаевич был виновен в мародерстве, что в условиях войны каралось смертной казнью. Однако, как заметил позже один го присутствовавших на суде, если бы в этих случаях закон применялся всерьез, всех русских офицеров и солдат, прошедших по австрийской или немецкой территории после начала войны, пришлось бы признать виновными 55. Что же касается роковых обвинений в шпионаже, трибуналу не было представлено доказательств, определенно инкриминирующих это деяние Мясоедову до или после 1914 года. Таким образом, суд собирался обвинить экс-жандарма в предательских действиях, предпринятых им до начала войны, при отсутствии каких бы то ни было доказательств, подтверждающих либо опровергающих это предположение. Обвинения, выдвинутые в 1912 году Гучковым и упоминавшиеся в ходе процесса, не имели совершенно никакого веса. Но даже столь безвольный и податливый суд не должен был бы выносить обвинительный приговор при наличии положительных доказательств невиновности Мясоедова, а свидетельств тому за время службы полковника в штабе 10-й армии накопилось достаточно. Если Мясоедов действительно передал немцам сведения, позволившие им уничтожить 20-й корпус, ему, очевидно, нужно было войти в контакт с врагом и сделать это в январе. По меньшей мере он должен был каким-то образом подать сигнал. Однако на протяжении всего месяца Дистергоф неотлучно находился при Мясоедове практически 24 часа в сутки и ни разу не отметил случаев контакта Мясоедова с противником. Однако подробности того, по каким пунктам был Мясоедов обвинен и в чем оправдан, были намеренно скрыты от общества. 21 марта (3 апреля) Ставка выпустила официальное сообщение по этому делу. В нем говорилось, что наблюдение за Мясоедовыми установило его «несомненную виновность». Мясоедов был замечен в связях с агентами «одной из воюющих с нами держав». И на этом основании он был обвинен военно-полевым судом и повешен 56.

Весть о предательстве и казни Мясоедова всколыхнула образованную Россию. В Думе, по словам М.В. Родзянко, многие склонны были приписать русские военные поражения «участию в катастрофе Мясоедова». Вспоминали и разоблачения Гучкова в Думе еще в апреле 1912 год а и дивились проницательности и дару предвидения политика-октябриста 57. Гучков, со своей стороны, воспринял казнь Мясоедова как свою полную реабилитацию. К нему отовсюду текли благодарственные письма, в том числе и от офицера, назвавшегося Д.Н. Мясоедовым, представителя боковой ветви семейства уничтоженного «предателя», — родственник возмущался, что, говоря сегодня об «отсутствии у нас в России достаточной бдительности», забывают о том, что этот вопрос Гучков поднимал еще в 1912 году, а также сокрушался о постигшем 450-летний «доблестный род» Мясоедовых позоре 58.

Нашлись думские депутаты, которые увидели в мясоедовском скандале шанс обвинить правительство. Одним из них был А.Ф. Керенский, адвокат радикальных политических взглядов и яркий оратор, после Февральской революции возглавивший Временное правительство 59.

Русские социал-демократы, в отличие от других социалистических партий, решительно выступали против войны. Большевистская фракция была в этом отношении радикальнее меньшевиков, провозглашая устами своего лидера В. Ленина, что победу Германии над царской Россией в «империалистической войне» следует только приветствовать. После казни Мясоедова социал-демократы, и в первую очередь большевики, стали главной мишенью царской полиции — в конце 1914 года все пятеро думских депутатов-большевиков были арестованы и высланы, основанием для нарушения их юридической неприкосновенности было объявлено их непопулярное в обществе отношение к войне 60. 25 февраля 1915 года Керенский послал председателю Думы Родзянко якобы «приватное» письмо, сопоставив в нем два ареста — большевиков и Мясоедова. С характерными для его стиля неумеренными преувеличениями, Керенский начал с того, что недавно «несколько» чиновников и офицеров Департамента полиции были арестованы по обвинению в предательстве государственных интересов (очевидно, Керенский исходил из того, что Мясоедов был когда-то жандармом, ведь так?). Это произошло вскоре после того, как правительство набралось наглости во всеуслышание солгать, будто в Думе есть депутаты, желающие поражения русской армии. Но никому не удастся запугать российское общество, оно узнает истину, ибо теперь только слепой не видит, что «в недрах Министерства внутренних дел спокойно и уверенно работала сплоченная организация действительных предателей» 61. Естественно, Керенский с самого начала предназначал это «частное» письмо для сколь возможно более широкого хождения. Использовав местные сети другой радикальной партии, эсеров, он постарался наводнить Россию гектографированными копиями своих паникерских разглагольствований. Скрупулезно точное заявление для прессы, выпущенное командиром корпуса жандармов в опровержение — что ни один человек из ныне служащих в корпусе или кто-либо из членов их семей не был арестован за шпионаж, — не могло хоть сколько-то успокоить публику 62.