Майкл Ллевеллин Смит - Афины: история города

Чтобы описать вид, открывающийся с Акрополя, Шатобриан взобрался на минарет мечети, построенной в Парфеноне, и сел на поломанной части фриза.

Теперь можете вообразить все это пространство, местами голое или покрытое пожелтевшим вереском, местами занятое рощами оливковых деревьев, квадратами ячменных полей и рядами виноградников. Вот видны стволы колонн, фрагменты руин, древних и современных, торчащих посреди участков возделанной земли, добела высохшие стены и заборы поперек полей. Представьте албанских женщин, бредущих через эти поля к колодцам, чтобы набрать воды или постирать одежду туркам; уходящих и возвращающихся в город крестьян с осликами на поводу или поклажей продуктов на собственной спине. И все эти горы с красивыми названиями, острова и не менее знаменитые моря залиты ярким светом. С Акрополя мне видно, как солнце поднимается между двумя вершинами Гиметта. В небе парят вороны, которые гнездятся вокруг цитадели, но над ней никогда не летают. Их блестящие черные крылья отливают матово-розовым в первых солнечных лучах. Столбы голубоватого дымка поднимаются из тени, лежащей на склонах Гиметта, отмечая места, где стоят пасеки. Афины, Акрополь и руины Парфенона окрашиваются в нежный тон цветков персика. Скульптуры Фидия, подсвеченные сбоку золотым лучом, оживают, будто мрамор приходит в движение, когда фигуры рельефов отбрасывают тени. Море и Пирей вдалеке купаются в белом свете, а цитадель Коринфа, отражая сияние нового дня, светится на западе горизонта, как огненная скала с пурпурными тенями.

Этот замечательный вид, конечно, наводил на мысли о существующей пропасти между униженным рабским положением нынешних греков и величием древности. Шатобриану оставалось утешаться тем, что все преходяще. Так же и он, подобно древним грекам, населявшим эту цитадель, уйдет в небытие в свое время. Эти мрачные мысли не помешали ему унести с Парфенона кусок мрамора. Впоследствии он так поступал с каждым памятником, который удавалось посетить.

Через три года за Шатобрианом последовал Байрон, еще никому не известный молодой человек, ищущий свободы и любовных приключений. Он приехал со своим другом Джоном Кэмом Хобхаузом, имевшим об Афинах последних лет турецкой оккупации вполне сложившееся мнение. Для Хобхауза было привычным делом обойти вокруг стен города Хаджи Али Хасеки и подсчитать, что на это требуется 47 минут. В современном Псирри на улице Феклы можно найти место, где ранее располагался дом вдовы британского консула Феодоры Макри. Там в 1809 году впервые остановились Байрон и Хобхауз. Дом легко было узнать по флагштоку, на котором развевался британский флаг. Во дворе росло с полдюжины лимонных деревьев, с которых собирали плоды. Здесь Байрон флиртовал с тремя несовершеннолетними дочерьми, старшая из которых, Тереза, стала Афинянкой в его стихотворении:

Романтика тускнеет, когда сталкивается с реальностью, а из достоверных источников известно, что мать Терезы пыталась подсунуть ее Байрону. Пройдут годы, и Тереза станет афинской достопримечательностью. Не один побывавший в Греции европеец рассказывал, как был ей представлен, к тому времени солидной женщине, уже ничем не напоминающей Афинянку.

В первый свой приезд Байрон не задержался надолго. Он поехал исследовать Пелопоннес, посетил Смирну и Троаду, переплыл Геллеспонт, подражая Леандру, известному атлетическими подвигами. Вернувшись в Афины, Хобхауз уехал домой, а Байрон поселился в капуцинском монастыре, в Плаке. Это было излюбленное место остановки путешественников в городе, в котором не было гостиниц. Католические миссионеры радовались обществу и, конечно, дополнительному доходу. Здесь Байрон провел зиму в компании «многих англичан» за «балами и всяческими дурачествами с афинскими женщинами». Ему нравилось, как он писал Хобхаузу, жить в монастыре, здесь как нельзя лучше — очень удобно и ни в коей мере не одиноко. «У нас с утра до ночи сплошной разгул… Интриги цветут пышным цветом: пожилая женщина, мать Терезы, оказалась настолько глупа, что решила, будто я хочу жениться на ее дочери. У меня есть развлечения и получше». Каждый день Байрон скакал к Пирею, чтобы час проплавать в море.

Кроме развлечений в монастыре, Байрон занимался самообразованием и наблюдал за афинским обществом. Своей матери он писал 14 января 1811 года: «Здесь я встречаю и общаюсь с французами, итальянцами, немцами, датчанами, греками, турками, американцами и так далее. Не забывая своих корней, я могу судить об обычаях других стран. Там, где я вижу превосходство Англии (насчет которого во многих вопросах мы заблуждаемся), я доволен, там, где обнаруживаются ее недостатки, я просвещаюсь».

Байрон обобщил свои впечатления об Афинах в заметках о положении дел в Греции, которые написал в начале 1811 года и использовал во второй песне поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда», в одночасье сделавшей его знаменитым. Древними памятниками он не особенно интересовался (хотя разграбление, произведенное Элгином, вызвало у него отвращение). Яркие впечатления от Греции, ее климата, народного характера, политики и древностей Байрон выразил так:

Оставим магию имен и прочие ассоциации, перечислять которые здесь было бы скучно и бессмысленно, расположение Афин многое расскажет тому, чьи глаза открыты для созерцания природы и искусства. Климат, во всяком случае, мне показался вечной весной. За восемь месяцев не было дня, чтобы я не провел нескольких часов верхом; дожди крайне редки, снега на равнине не бывает, а облачный день — большая редкость… Афины, говорит знаменитый топограф, пока что самый изысканный город в Греции. Может это и верно в отношении Греции, но не в отношении греков. Иоаннина в Эпире известна тем, что ее жители превосходят прочих в воспитании, обходительности, образованности и речи. Афиняне отличаются своей хитростью, и в низших сословиях не зря ходит поговорка, уравнивающая их с евреями из Салоник и турками из Негропонта.

Одна из городских зарисовок, оставленных Байроном, описывает маленькое, пребывающее в постоянных дебатах общество самоуверенных иностранцев, пренебрежительно отзывающихся о греках. «Среди различных иностранцев, осевших в Афинах, будь то французы, итальянцы, немцы или граждане Рагузы, не существовало разницы во мнениях относительно греческого характера, хотя по любому другому вопросу тут же возникали язвительные споры». Артистичный и цивилизованный Фовель, проживший в Афинах тридцать лет, заявлял, что греки не заслуживают освобождения, и обосновывал это их «национальной и личной развращенностью». Французский купец заявлял, что они такой же сброд, какими были во времена Фемистокла. Байрон возражал против подобных оценок, доказывая, что «вина» греков обусловлена их положением и независимость вылечит их.