Вячеслав Софронов - Отрешенные люди

- Стал ли ты жить честной жизнью, как того церковь наша святая требует и законы государственные?

- Да как вам сказать, ваше сиятельство, - бойко отвечал Иван, видя несомненный интерес графа к его персоне, - оно ведь с какого бока на энто дело поглядеть...

- Что-то я тебя не понимаю, милый дружок, - сухо пожевал тонкими губами Татищев, - с какого такого бока смотреть можно на честное жительство? Вор, он вор и есть, а честный человек - совсем другое дело.

- А кого мы вором зовем? Кого с дубиной или кистенем в руках за ворот схватили? У кого в дому чужие пожитки, имущество нашли? А коль нет? Кто скажет, вор ли он али честный человек? Этак всех можно за воров посчитать, в Сибирь направить...

- Но, но! Ты того, не забывайся, я не намерен твои воровские слова слушать, - неожиданно посуровел Татищев, - я тебя о чем спросил? Стал ли ты, Ванька Каин, вести далее честную жизнь после получения вольной? Вот и ответствуй по делу.

- Хорошо, ваша светлость, отвечу как есть. Но подумайте сами, как бы я смог честную жизнь вести, коль средств для пропитания не имел никаких. С сумой по миру идти? Увольте, покорнейше прошу. Обратно в барский хомут башку засовывать? Пробовал уже, да и не пристало вольному человеку таким постыдным делом заниматься. У нас на то свои понятия имеются...

- Хватит ерунду пороть, - пристукнул кулаком о стол Татищев, - сказывай по делу о воровстве своем. Плакаться в ином месте станешь!

Ванька растерянно глянул на графа. Его ничуть не напугал его грозный тон и стучание кулаком. Главное, чтоб он на порку не направил, пытать не приказал. Это и вовсе ни к чему. И возвращаться обратно в сырой погреб Ивану не хотелось. Так бы и беседовал дальше с графом, хоть десять лет кряду, а там, глядишь, и сбежать удастся. Да и к самому графу Ванька испытывал любопытство немалое: интересно было, как бы сам граф повел себя, окажись тогда на его месте - на цепи с медведем. Заговорило бы в нем благородное происхождение и дал бы зверю порвать себя или... или начал выискивать способ, как избавиться от цепей и от хозяйского гнева в придачу? Но то-то и оно, что графу не послал Господь подобного испытания, а значит, не понять ему Ивана, не влезть в его шкуру...

- Не думал я тогда, получив вольную, как мне жить далее: честным человеком или вором стать. Выбора у меня не было, - продолжил Иван свой рассказ, - отправился на радостях дружков своих искать и нашел их в Немецкой слободе, где они в кабаке пропивали добытое за день...

5.

... Иван припомнил, как обрадовались ему и Петр Камчатка, и Шип, и Золотуха, налили полную кружку вина, наперебой поздравляли с вольной, хлопали по плечу, подмигивали. Тогда он и сочинил свою первую песенку про государя-батюшку, государыню-матушку, о которых он неожиданно вспомнил, и на душе стало тоскливо, горько, выть захотелось. Песня всем понравилась, попросили повторить, не поверив, что Ванька сам ее сочинил. И захотелось ему тогда совершить что-нибудь дерзкое, невозможное, что бы никто другой, кроме него, сделать не мог. Он вскочил на стол, начал отплясывать, сбрасывая ногами посуду, выделывая коленца, и плясал так до тех пор, пока не явился кабатчик, не пригрозил вызвать полицию. Кабатчика того он ограбил с дружками через неделю...

А что было потом? Воспоминания слились у Ваньки в длинную цепь событий: он вспомнил, как они залезали в чужие дома, брали столько, сколько могли унести, продавали за бесценок, пропивали, гуляли самозабвенно, до одури, до помутнения рассудка, до беспамятства...

В тот вечер, изрядно напившись, пошли в дом некого немца, придворного доктора, жившего близ Лефортового дворца, у реки Яузы. Забрались в сад, уселись в беседке, ждали, когда все в доме уснут. Вдруг появился сторож и удивленно уставился на них, спросил, кто такие будут. Позвали и его в беседку, и Камчатка, изловчившись, крепко приложился дубиной к его голове, а потом сторожу руки-ноги связали. Тот тихо стонал, пока они чистили господский дом, но не закричал, не позвал на помощь.

Вспомнилось Ваньке, как в докторском доме наткнулся он на девичью спальню, где проснулась одна из молодых девушек. Тогда он был еще робок, не кинулся на нее сразу, не взял силой, душа в объятиях, а поступил иначе: связал и отнес в спальню, где крепко спали доктор с женой, и положил так меж ними. То-то они хохотали потом, представляя, как удивится доктор, пробудившись...

Забрали тогда столько добра, что едва тащили на себе. Погрузили все на плот, что заранее приготовили на реке Яузе, а как отплыли, то услышали крики, шум, погоня шла по их следам. Кинули плот и почти бегом поспешили к Данилову монастырю, где и припрятали все награбленное добро в каретном сарае у знакомого дворника, а забрали от него через пару дней. Опять пропили все.

- Как того дворника при монастыре звали? - спросил его Татищев. - Давно ли с ним виделся последний раз?

- Не могу знать, ваша светлость, - небрежно пожал плечами Иван, может, его нынче и в живых вовсе нет... Не могу знать...

Татищев терпеливо выслушал еще несколько рассказов о подобных похождениях Ивана и его дружков, несколько раз спрашивал имена тех, у кого укрывали краденое, велел секретарю выписать их на отдельную бумагу, а под конец, устав, отправил Ивана обратно в погреб.

Едва солдат прикрыл тяжелую дверь, как Иван сразу бросился в тот угол, где запрятал переданные ему жбан и корзинку, выхватил надкусанный пирог и, оглянувшись, не подглядывает ли кто за ним, разломил его пополам. В сумрачном свете, проникающем в погреб, блеснул кривым лезвием небольшой хорошо отточенный нож с удобной деревянной ручкой.

- Ну, попляшете вы у меня, - взмахнул им в воздухе Иван, - не сработаны еще те замки, что Ваньку Каина удержать смогут! Гульнет еще Ваня на воле! Покажет вам... - Он отер нож полой рубахи и даже поцеловал лезвие в избытке чувств, спрятал его за голенище сапога и, присев на деревянный топчан, взял в руки жбан с вином, сорвал пробку, отхлебнул, закусил ароматным душистым пирогом, блаженно зажмурился. Видать, не оставил его Господь, коль послал подобный подарок, значит, не все еще потеряно. Откинувшись на топчан, Ванька задумался: а что будет дальше, если он даже и выберется отсюда, укроется где-то в Москве, затеряется на время в многочисленной толпе, бурлящей на улицах и площадях. Ведь будут искать и не успокоятся, пока не найдут, не засадят обратно в острог... Есть ли выход? Может быть, убежать, уехать подальше от жирной, откормленной, зажравшейся блинами и пышными пирогами Москвы? А куда? В Нижний? Там каждый новый человек на виду. В Петербург? Еще хуже: солдат и сыскарей столько, что и чихнуть не успеешь, как заметут в приказ. Нет, из Москвы подаваться ему не резон. Лучше города не найти во всей земле русской! Надобно здесь как-то приноравливаться, обихаживаться, незаметно жить.