Альфред Рамбо - Русские и пруссаки. История Семилетней войны

Чтобы больше не возвращаться к этому, завершим, забегая несколько вперед, наше рассуждение о судьбе Восточной Пруссии под русским владычеством.

Судя по всему, жители провинции не питали к завоевателям особой ненависти. Лучшее кёнигсбергское общество принимало в своих гостиных русских офицеров, а на званых вечерах у генерал-губернатора собирался весь цвет местной аристократии. Невероятно, но Газенкамп простодушно признается, что именно русские принесли с собой цивилизацию на землю Восточной Пруссии. Многие офицеры принадлежали к семействам, несравненно более богатым и культурным, нежели самые лучшие в местном обществе. Они свободнее изъяснялись по-французски, что было тогда во всей Европе главным признаком хорошего образования. Их отличали также красиво сшитая одежда, изысканный стол и вина, элегантная и роскошная сервировка. Обитатели же Пруссии были, напротив, самыми отсталыми из немцев; парижские моды приходили к ним лишь после того, как устаревали в Западной Германии; их пища оставалась простой и грубой. Именно русские завоеватели распространили употребление дотоле почти неизвестного чая, редкостного в этих краях кофе и пунша, поразившего и очаровавшего всех. Они же «научили пруссаков пользоваться театрами для больших и многочисленных собраний и, делая над всеми партерами вносные и разборные помосты, превращать оные в соединении с театром в превеличайшую залу» для балов и маскарадов и «в сих старались тогда все, бравшие в увеселениях сих соучастие, друг друга превзойтить и, можно сказать, что в выдумках и затеях сих не уступали нимало нам и пруссаки, а нередко нас еще в том и превосходили» [98]. Как видим, в Кёнигсберге тогда не скучали ни побежденные, ни победители, хотя во всей остальной Европе свирепствовали ужасы войны.

Русские сделали даже большее. Общество в Восточной Пруссии сохраняло еще средневековые формы и нравы. Целая пропасть разделяла ничтожнейшего из дворян и самого образованного и самого богатого простолюдина. Они никогда не встречались в одних и тех же гостиных; каждое сословие держало себя по отношению к другим с чопорной важностью; высокомерию дворян соответствовало чванство чиновников и членов университета. У русских же было больше духа равенства: в России дворянство не было замкнутым сословием, оно все время пополнялось выходцами из богатых или образованных слоев или теми, кого благосклонность императриц возносила из низов на самый верх общества. Немецкие бюргеры и дворяне впервые встретились в гостиных русского губернатора. Именно там они научились меньше презирать друг друга.

Более того, русское завоевание эмансипировало прусскую женщину. Прежде она жила затворницей или в поместье, или в родовом доме, воспитанная в строгих правилах протестантизма, пропитанная дворянской или бюргерской спесью, пышно разряженная в пожитки своей бабки, лишь изредка показывалась на балах и никогда не бывала в театре. Из дома она выходила только в церковь к проповеди и непременно вместе с дуэньей. Для женщины считалось, например, неприличным стоять, облокотившись у окна. Русский генерал-губернатор приглашал кёнигсбергских дам к участию в «публичных актах» университета. Это стало модным так же, как у нас посещать Французскую академию. Именно на губернаторских вечерах бюргерши встретились с баронессами. Его офицеры очаровывали их приятной беседой, ловкостью в танцах и всеми мягкими чертами славянского характера. Не один роман завязывался между такими наставниками и неофитками светской жизни. Газенкамп жалуется на упадок семейных нравов; заметим здесь только то, что сами женщины не выказывали недовольства по этому поводу.

Что касается его упреков русским солдатам в развращении добрых пруссаков пороком пьянства, а чиновникам царицы в обучении своих немецких коллег лихоимству, то стоит задаться вопросом: столь ли уж трезвы были при дворе самого короля-капрала и разве русское слово «взятка» не имело своего двойника в немецком лексиконе?

Последний год Семилетней войны оказался для жителей Восточной Пруссии самым беспокойным — за несколько месяцев они побывали под властью четырех разных монархов: Елизаветы, Петра III, Фридриха II, Екатерины II и, наконец, опять Фридриха.

При первом же известии о смерти Елизаветы патриотическая партия подняла голову и осмелела. Собравший 300 тыс. дукатов Домхардт самолично отвез их в лагерь Фридриха и еще до опубликования российско-прусского мира приготовил для него целый обоз зерна. Почти не скрываясь, он поддерживал оживленную переписку с королем.

Генерал Панин, которого немцы считали недоброжелательным и коварным, был заменен более гуманным и открытым генерал-лейтенантом Федором Воейковым. 5 июля 1762 г. последовало объявление о мире. Теперь уход русских задерживался всего на несколько дней только из-за недостатка перевозочных средств. Они уже передавали прусским гражданским властям управление провинцией. Военные чиновники, такие, как Болотов, получили приказ возвратиться к своим полкам. Просидев несколько лет за бумагомаранием в кёнигсбергской канцелярии, они даже огорчались от происшедшей перемены, да и сами немцы уже настолько привыкли к ним, что происходили трогательные сцены прощания. Старики хозяева Болотова вообще не хотели брать с него плату за еду, стирку и жилье; правда, он замечает, что они были швейцарцы, а не пруссаки. Но и пруссаки показали себя не менее чувствительными: учитель немецкого языка у того же Болотова отказался от денег за уроки и проливал слезы, обнимая своего ученика.

25 июня король Пруссии направил повеления чиновникам и населению провинции, где указывалось, что, пока российские войска еще остаются в ее пределах, надлежит содержать их и предоставлять им необходимые средства передвижения.

Снова почувствовав себя хозяином, Фридрих уже производил перемены в администрации: он принял отставку графа Финкенштейна, признанного неспособным и оказавшегося слишком податливым перед русскими. Во главе власти был поставлен верный и энергичный Домхардт.

Объявление о мире вызвало всеобщую радость. В этот день, 5 июля, «Кёнигсбергская газета» снова вышла с одноглавым прусским орлом вместо узурпатора — двуглавого. Полковник Гейден вернулся на свое прежнее место как комендант Кёнигсберга. Русские караулы были заменены реорганизованной гражданской гвардией. Два герольда в сопровождении конных и пеших отрядов из бюргеров провозглашали при звуках труб Notificarium [99]о мире. На всех общественных зданиях вновь с колокольным звоном и музыкой были восстановлены прусские гербы, праздничный народ кричал Vivat! [100]и российскому императору, и прусскому королю. Весь Кёнигсберг украсился коврами и цветами, а на кораблях в порту были подняты флаги расцвечивания. 8 июля Воейков опубликовал постановление о снятии с прусских подданных присяги, которую они приносили всего лишь несколькими неделями раньше, еще до восшествия на престол нового царя. На другой день в город вернулись члены правительства, покинувшие его еще в 1758 г., а 10 июля было устроено последнее русское празднество в честь Петра III: богослужение, военный парад и иллюминация. 11-го произошла официальная передача власти пруссакам, чему некоторую торжественность придал академический акт с речами и стихами на латинском языке. Последовали и другие праздники: 14 июля после замирения Пруссии со Швецией в соборной церкви читалась проповедь на текст из Исайи о Вавилонском пленении и были оглашены мирные трактаты. Вечером состоялся банкет, данный ратушей в Юнкерхофе для офицеров обеих армий; солдаты же получили от щедрот магистрата денежную награду, выданную также больным, раненым и семьям инвалидов.