Михаил Лобанов - Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи

…Имели ли место террористические настроения в рядах троцкистов?

Отношение к террору Смирнова И. Н., насколько мне известно, было отрицательным. Из высказываний на эту тему со стороны Смирнова могу привести следующие:

1. После получения сведений по делу Эйсмонта Смирнов по этому поводу сказал: «Эдак, пожалуй, Сталин будет убит».

2. Когда Мрачковский вернулся с приема от Сталина, где он был с ним с глазу на глаз, он рассказал нам о своем разговоре со Сталиным, в частности, отметив свое удивление по поводу того, что Сталин был осведомлен о всех деталях хода строительства Байкало-Амурской магистрали. В связи с этим и Смирнов, и Мрачковский говорили о необычайной работоспособности и умении Сталина схватить основное. Причем после Мрачковский сказал: «Вот, мол, как просто было ликвидировать Сталина». На это Смирнов ответил, что да, но мы ведь этого делать не можем.

На мой вопрос, зачем нужна эта безответственная болтовня, раз мы на этот путь не становимся, и Смирнов, и Мрачковский мне ответили: «Но ведь это же только между нами».

Я думаю, что и этот факт нельзя рассматривать как проявление террористических настроений в нашей среде.

3. Как-то однажды, когда была получена информация о перегибах, имевших место в связи с коллективизацией по ряду областей, и особенно в Казахстане, Смирнов по этому поводу сказал: «За этакие дела убить мало» (по отношению к Сталину).

Опять и такой факт я не могла расценивать как проявление террористических настроений.

…Основной причиной, почему троцкисты не пошли на террор, было то, что, во-первых, и к Сталину отношение было двойственное: понимали, что он проводит политическую линию правильную, как ни возмущайся перегибами в деревне. А трудности проведения коллективизации для нас были достаточно ясны (многие из нас сами принимали участие в той работе — письма 25-тысячников проходили все до одного через мои руки, я в то время работала в хлебопункте на группе связи с 25 000 и делала ежедневные сводки из этих писем для Политбюро и неоднократно бывала в деревне).

Во-вторых, политической линии другой не было,

Заканчивая вопрос об отношении к террору, я хочу сказать, что, конечно, такое отношение к Сталину могло создавать предпосылки для возникновения террористических настроений как в троцкистской среде, так и в ряде других оппозиционных групп, но с оговоркой, что если это и было предпосылкой; то только в отношении Сталина, но отнюдь не в отношении других руководителей партии и Советской власти.

…ХОД СЛЕДСТВИЯ И ФОРМЫ ДАВЛЕНИЯ

О ходе следствия я могу говорить только по отношению к себе. Физическое воздействие места не имело. Моральное воздействие сводилось к одному — нам говорили: начали разоружаться, разоружайтесь до конца. Те показания, которые мы от вас требуем, нужны партии.

Перед началом следствия меня вызывал Ежов. Он в то время еще работал как секретарь ЦК. Он передо мною поставил вопрос: «Будешь ли говорить правду и будешь ли говорить все?» Я ответила ему положительно. И только позднее, уже в ходе следствия, я поняла, какая нужна была правда и что такое «все», но ведь это было требование секретаря ЦК, а в том, что Лулов (мой следователь) и Молчанов (один из руководителей НКВД. — Ред.) проводили линию партии, у меня сомнений не было. В отдельные моменты, когда у меня такое сомнение возникало, Лулов вызвал Молчанова, и тот подтверждал.

В первые два месяца хода следствия ни о терроре, ни о террористических настроениях вообще разговора не было. Следствие вели Лулов и Молчанов. Вышинский не вызвал.

В процессе следствия были со стороны Дулова попытки оказать воздействие другими методами, а именно:

1. Однажды он меня спросил: «Вы перенесли пытки во время колчаковщины, а что бы вы сказали, если бы мы тоже попытались применить физическое воздействие?» Я ему ответила на это, что в этом случае я бы перестала давать показания. После этого на эту тему не было даже и разговора.

2. Однажды он заявил мне, что если я буду упорствовать, то он примет меры к аресту моей сестры и высылке моих детей, которые находились у сестры. На это я ему, конечно, ничего ответить не могла [122] «Советская Россия», 1990, 21 октября. .

(23−30 января 1937 года)

ИЗ ДОПРОСА ПОДСУДИМОГО ПЯТАКОВА

Вышинский: Скажите, когда начался последний период вашей подпольной троцкистской деятельности?

Пятаков: С 1931 года— это последний период, не считая 1926–1927 гг.

Вышинский: В чем выразилась эта деятельность?

Пятаков: В 1931 году я был в служебной командировке в Берлине. Одновременно со мной было несколько троцкистов, в том числе Смирнов и Логинов. Меня также сопровождал Москалев. Был и Шестов.

В середине лета 1931 года в Берлине Смирнов Иван Никитич сообщил мне о том, что сейчас возобновляется с новой силой троцкистская борьба против Советского правительства и партийного руководства, что он, Смирнов, имел свидание в Берлине с сыном Троцкого — Седовым, который дал ему по поручению Троцкого новые установки, выражавшиеся в том, что от массовых методов борьбы надо отказаться, что основной метод борьбы, который надо применять, это метод террора и, как он тогда выразился, метод противодействия мероприятиям Советской власти.

Вышинский: Когда это было?

Пятаков: Я месяца сейчас точно не могу припомнить, но это было в середине лета.

Вышинский: Где вы тогда работали?

Пятаков: Я работал тогда в ВСНХ в качестве председателя Всехимпрома.

Вышинский: А Смирнов где работал?

Пятаков: Смирнов работал в Главтрансмаше.

Вышинский: О каком Смирнове вы говорите?

Пятаков: Известный троцкист Иван Никитич Смирнов.

Вышинский: Тот самый, который судился?

Пятаков: Да, тот самый, который впоследствии входил в объединенный зиновьевско-троцкистский центр.

Вышинский: Вы с ним как встретились — на служебной почве или специально на почве ваших подпольных дел?

Пятаков: Мне затруднительно ответить на этот вопрос, потому что у меня были неоднократные встречи с ним и на служебной почве. В одну из таких встреч, когда у меня никого не было в кабинете, он стал мне рассказывать о возобновлении троцкистской борьбы и о новых установках Троцкого. Тогда же Смирнов сказал, что одной из причин поражения троцкистской оппозиции 1926–27 гг. было то, что мы замкнулись в одной стране, что мы не искали поддержки извне. Тут же он передал мне, что со мной очень хочет увидеться Седов, и сам от своего имени рекомендовал мне встретиться с Седовым, так как Седов имеет специальное поручение ко мне от Троцкого,