Иван Солоневич - Диктатура сволочи

Страх

Национал-социалистическая бюрократия Германии ввела в своей стране "арийские свидетельства". Наивная публицистика заграницы объяснила это "личным антисемитизмом Гитлера". Приблизительно такое же умное объяснение, как и то, которое объясняло "ликвидацию кулака, как класса" личными вирусами Сталина. Глубокомысленные передовые статьи европейских газет, возмущаясь участью миллиона евреев, отданных на растерзание социалистической бюрократии Германии, не заметили другой стороны этих свидетельств: стороны, обращенной к чисто немецкому населению. А была и эта сторона.

Мой добрый приятель, инженер И., имел в Берлине небольшое предприятие и, несмотря на русское происхождение, зарабатывал весьма недурно. У него было ателье по производству рекламных фильмов. Инженер И. звонит мне по телефону:

"Чтобы их всех чорт побрал: в Москве доставал липы, что мой папаша был бараном, а моя бабушка - коровой, а теперь что я достану?"

В Москве требовались удостоверения о том, что ваши родители не принадлежали к классу эксплуататоров человека человеком и в Москве всякий ваш приятель, имеющий доступ к каковой бы то ни было печати, охотно и быстро снабжал вас любым удостоверением на любую тему. Но здесь, в Берлине? В столице страны, прославленной своим Орднунг, да еще для русского эмигранта, который лишен был какой бы то ни было возможности написать в Москву и потребовать от правительства СССР официального удостоверения о том, что ни папы, ни мамы, ни дедушки, ни бабушки никакими евреями не были.

Эмигрантская практика уже имела несколько обходных путей. Во-первых, при Кенигсбергском университете оказался какой-то русский профессор генеалогии, который, якобы, вывез из России все шесть томов родословных книг русского дворянства и за очень скромную мзду давал соответствующие справки. Эти справки - опять же за скромную мзду - принимались соответствующими немецкими учреждениями, которые и выдавали окончательное арийское свидетельство. Тот факт, что русская эмиграция процентов по меньшей мере на девяносто дворянами не была и, следовательно, ни в каких родословных книгах фигурировать не имела никакой возможности, - немецкими властями отмечен не был. Предприятие почтенного генеалогического профессора получило на эмигрантском языке техническое название "жидомер" и снабжало справками всех - иногда даже и евреев. Инженеру И. получить такую справку не стоило бы ровно ничего - так, несколько сот марок.

Был и другой способ - несколько менее портативный. Нужно было найти трех свидетелей, которые бы клятвенно (eidenstaatlich) подтвердили арийскую безупречность ваших бабушек и дедушек. Русская эмиграция относилась к присяге с чрезвычайной щепетильностью - все-таки присяга. Но эта щепетильность не простиралась слишком далеко - можно было воспользоваться чужой присягой. Со дна берлинских улиц подбиралась четверть дюжины босяков, которые за несколько десятков марок и обязательную бутылку шнапса клялись и божились перед судом, что они лично знали ваших бабушек и дедушек и что те были стопроцентными арийцами. Суд с самыми серьезными лицами выслушивал этих оборванцев - и вы получали удостоверение. Были и другие способы. Но ни один из них не устраивал моего приятеля. Он выругался еще раз и положил трубку. Через некоторое время его вызвали в соответствующее учреждение. Соответствующему учреждению инженер И. сказал примерно то же самое, что и мне. Учреждение сказало, что оно разберет. Потом к И. пришел партийный дядя для проверки. Дядя намекнул, что за две тысячи марок можно восстановить непорочную генеалогию есаула И.. Есаул И., кажется, послал дядю в нехорошее место и пытался сослаться на европейскую культуру и прочее в этом роде культура не помогла. Дядя ушел. Через неделю И. стали отказывать его заказчики; фирма подозрительна. Заказчики не хотели иметь дело с подозрительной фирмой - их тоже могли объявить подозрительными. Теперь уже сам И. отправился отыскивать партийного дядю - и это обошлось ему не в две, а в пять тысяч марок, причем раньше дядя сам пошел к И., а теперь И. должен был околачиваться по передним и приемным. И, приняв взятку, партийный дядя поучительно сказал, чтобы это было в последний раз, что при дальнейшей строптивости и пять тысяч не помогут. Дальнейшей строптивости инженер И. кажется не проявлял. Он пришел ко мне на чисто политическую консультацию: неужели, в самом деле в германском Берлине то же самое, что в советской Москве?

Дахау и Соловки, Бельзен и ББК, Гестапо и НКВД, газовые камеры и чекистские подвалы - это то, что непосвященный наблюдатель видит со стороны. Арийские и пролетарские удостоверения - это то, что со стороны видно плохо. Это - небольшой отрезок того бюрократического способа управления, который стремится прежде всего запугать господствующую расу или господствующий класс, немцев, мессиански призванных спасти человечество, или пролетариат, так же мессиански призванный спасти то же злополучное человечество. Оба мессии на практике превращаются в рабочее быдло, и бюрократия поставляет им все для быдла необходимое: ярмо, кнут и корм корма меньше, чем чего бы то ни было другого: "Бюрократ там правит бал!"

По целому ряду исторических причин русская литература особенно богата всякого рода разоблачениями, обличениями и осмеяниями бюрократии. Может быть именно от того, что и сама она выросла из служилых рядов. Лев Толстой в "Анне Карениной" был далек от какой бы то ни было сатиры: он рисовал быт близкий и милый ему быт - титулованного и чиновного русского дворянства. Князь Облонский обладал, по Толстому, идеальным свойством бюрократа: "совершеннейшим безразличием к тому делу, которым он руководил". Лев Толстой, несмотря на свои путешествия "в народ", все-таки очень мало знал ту сторону быта, которая была подчинена бюрократам, исполненным совершеннейшего безразличия к своему делу. Это была тяжелая сторона. Но кн. Облонский был добродушнейшим человеком, человеком очень культурным и, главное, человеком, который совершенно искренне полагал, что он, князь, потомок длинного ряда предков, имеет законное, наследственное право на синекуру с жалованием в шесть тысяч в год. Он был благодушным русским барином - вот того поколения, которое уже начало пропивать дедовское наследие, но не успело пропить его окончательно. Кн. Облонский уже пропил имения - свое и своей жены, но общие экономические источники русского барства еще не иссякли и едва ли кн. Облонский мог предполагать, что они иссякнут. Говоря короче, кн. Облонский был уверен во всем: в незыблемости мироздания, в своих правах на синекуру, в наличии дядюшек и тетушек, которые не могут не выручить в минуту жизни трудную, а также и в наличии родственников, которые должны же, в конце концов, помереть и оставить наследство. Кн. Облонский был, вероятно, не очень плохим бюрократом. И, кроме того, он был очень далек от какого бы то ни было всемогущества. В конце концов, ему, князю, рюриковичу и прочее пришлось идти в приемную "жида концессионера" и там, в приемной представителя стихии свободной конкуренции, ждать подачки - и не получить ее.