Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe

Намъ выдали хлeбъ и селедку сразу на 4 -- 5 дней. Сахару не давали -но Богъ ужъ съ нимъ... Но вотъ, когда послe двухъ сутокъ селедочнаго питанiя намъ въ теченiе двухъ сутокъ не дали ни капли воды -- это было совсeмъ плохо. И совсeмъ глупо...

Первыя сутки было плохо, но все же не очень мучительно. На вторыя сутки мы стали уже собирать снeгъ съ крыши вагона: сквозь рeшетки люка можно было протянуть руку и пошарить ею по крышe... Потомъ стали собирать снeгъ, который вeтеръ наметалъ на полу сквозь щели вагона, но, понятно, для 58 человeкъ этого немножко не хватало.

Муки жажды обычно описываются въ комбинацiи съ жарой, песками пустыни или солнцемъ Тихаго Океана. Но я думаю, что комбинацiя холода и жажды была на много хуже...

На третьи сутки, на разсвeтe, кто-то въ вагонe крикнулъ:

-- Воду раздаютъ!..

Люди бросились къ дверямъ -- кто съ кружкой, кто съ чайникомъ... Стали прислушиваться къ звукамъ отодвигаемыхъ дверей сосeднихъ вагоновъ, ловили приближающуюся ругань и плескъ {55} разливаемой воды... Какимъ музыкальнымъ звукомъ показался мнe этотъ плескъ!..

Но вотъ отодвинулась и наша дверь. Патруль принесъ бакъ съ водой -ведеръ этакъ на пять. Отъ воды шелъ легкiй паръ -- когда-то она была кипяткомъ, -- но теперь намъ было не до такихъ тонкостей. Если бы не штыки конвоя, -- этапники нашего вагона, казалось, готовы были бы броситься въ этотъ бакъ внизъ головой...

-- Отойди отъ двери, такъ-то, такъ-то и такъ-то, -- оралъ кто-то изъ конвойныхъ. -- А то унесемъ воду къ чортовой матери!..

Но вагонъ былъ близокъ къ безумiю...

Характерно, что даже и здeсь, въ водяномъ вопросe, сказалось своеобразное "классовое разслоенiе"... Рабочiе имeли свою посуду, слeдовательно, у нихъ вчера еще оставался нeкоторый запасъ воды, они меньше страдали отъ жажды, да и вообще держались какъ-то организованнeе. Урки ругались очень сильно и изысканно, но въ бутылку не лeзли. Мы, интеллигенцiя, держались этакимъ "комсоставомъ", который, не считаясь съ личными ощущенiями, старается что-то сорганизовать и какъ-то взять команду въ свои руки.

Крестьяне, у которыхъ не было посуды, какъ у рабочихъ, не было собачьей выносливости, какъ у урокъ, не было сознательной выдержки, какъ у интеллигенцiи, превратились въ окончательно обезумeвшую толпу. Со стонами, криками и воплями они лeзли къ узкой щели дверей, забивали ее своими тeлами такъ, что ни къ двери подойти, ни воду въ теплушку поднять. Заднiе оттаскивали переднихъ или взбирались по ихъ спинамъ вверхъ, къ самой притолокe двери, и двери оказались плотно, снизу доверху, забитыми живымъ клубкомъ орущихъ и брыкающихся человeческихъ тeлъ.

Съ великими мускульными и голосовыми усилiями намъ, интеллигенцiи и конвою, удалось очистить проходъ и втащить бакъ на полъ теплушки. Только что втянули бакъ, какъ какой-то крупный бородатый мужикъ ринулся къ нему сквозь всe наши загражденiя и всей своей волосатой физiономiей нырнулъ въ воду; хорошо еще, что она не была кипяткомъ.

Борисъ схватилъ его за плечи, стараясь оттащить, но мужикъ такъ крeпко вцeпился въ края бака руками, что эти попытки грозили перевернуть весь бакъ и оставить насъ всeхъ вовсе безъ воды.

Глядя на то, какъ бородатый мужикъ, захлебываясь, лакаетъ воду, толпа мужиковъ снова бросилась къ баку. Какой-то рабочiй колотилъ своимъ чайникомъ по полупогруженной въ воду головe, какiя-то еще двe головы пытались втиснуться между первой и краями бака, но мужикъ ничего не слышалъ и ничего не чувствовалъ: онъ лакалъ, лакалъ, лакалъ...

Конвойный, очевидно, много насмотрeвшiйся на такого рода происшествiи, крикнулъ Борису:

-- Пихай бакъ сюда!

Мы съ Борисомъ поднажали, и по скользкому обледенeлому {56} полу теплушки бакъ скользнулъ къ дверямъ. Тамъ его подхватили конвойные, а бородатый мужикъ тяжело грохнулся о землю.

-- Ну, сукины дeти, -- оралъ конвойный начальникъ, -- теперь совсeмъ заберемъ бакъ, и подыхайте вы тутъ къ чортовой матери...

-- Послушайте, -- запротестовалъ Борисъ, -- во-первыхъ, не всe же устраивали безпорядокъ, а во-вторыхъ, надо было воду давать во время.

-- Мы и безъ васъ знаемъ, когда время, когда нeтъ. Ну, забирайте воду въ свою посуду, намъ нужно бакъ забирать.

Возникла новая проблема: у интеллигенцiи было довольно много посуды, посуда была и у рабочихъ; у мужиковъ и у урокъ ея не было вовсе. Одна часть рабочихъ отъ дeлежки своей посудой отказалась наотрeзъ. Въ результатe длительной и матерной дискуссiи установили порядокъ: каждому по кружкe воды. Оставшуюся воду распредeлять не по принципу собственности на посуду, а, такъ сказать, въ общiй котелъ. Тe, кто не даютъ посуды для общаго котла, больше воды не получатъ. Такимъ образомъ тe рабочiе, которые отказались дать посуду, рисковали остаться безъ воды. Они пытались было протестовать, но на нашей сторонe было и моральное право, и большинство голосовъ, и, наконецъ, аргументъ, безъ котораго всe остальные не стоили копeйки, -- это кулаки. Частно-собственническiе инстинкты были побeждены.

ЛАГЕРНОЕ КРЕЩЕНIЕ

ПРIEХАЛИ

Такъ eхали мы 250 километровъ пять сутокъ. Уже въ нашей теплушкe появились больные -- около десятка человeкъ. Борисъ щупалъ имъ пульсъ и говорилъ имъ хорошiя слова -- единственное медицинское средство, находившееся въ его распоряженiи. Впрочемъ, въ обстановкe этого человeческаго звeринца и хорошее слово было медицинскимъ средствомъ.

Наконецъ, утромъ, на шестыя сутки въ раскрывшейся двери теплушки появились люди, не похожiе на нашихъ конвоировъ. Въ рукахъ одного изъ нихъ былъ списокъ. На носу, какъ-то свeсившись на бокъ, плясало пенснэ. Одeтъ человeкъ былъ во что-то рваное и весьма штатское. При видe этого человeка я понялъ, что мы куда-то прieхали. Неизвeстно куда, но во всякомъ случаe далеко мы уeхать не успeли.

-- Эй, кто тутъ староста?

Борисъ вышелъ впередъ.

-- Сколько у васъ человeкъ по списку? Повeрьте всeхъ.

Я просунулъ свою голову въ дверь теплушки и конфиденцiальнымъ шепотомъ спросилъ человeка въ пенснэ:

-- Скажите, пожалуйста, куда мы прieхали? {57}

Человeкъ въ пенснэ воровато оглянулся кругомъ и шепнулъ:

-- Свирьстрой.

Несмотря на морозный январьскiй вeтеръ, широкой струей врывавшiйся въ двери теплушки, въ душахъ нашихъ расцвeли незабудки.

Свирьстрой! Это значитъ, во всякомъ случаe, не больше двухсотъ километровъ отъ границы. Двeсти километровъ -- пустяки. Это не какой-нибудь "Сиблагъ", откуда до границы хоть три года скачи -- не доскачешь... Неужели судьба послe всeхъ подвоховъ съ ея стороны повернулась, наконецъ, "лицомъ къ деревнe?"

НОВЫЙ ХОЗЯИНЪ

Такое же морозное январьское утро, какъ и въ день нашей отправки изъ Питера. Та же цeпь стрeлковъ охраны и пулеметы на треножникахъ. Кругомъ -поросшая мелкимъ ельникомъ равнина, какiе-то захолустные, заметенные снeгомъ подъeздные пути.