Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe

-- Вотъ ужъ третьи сутки на ногахъ. Все одeваемъ. Завтра кончимъ -- все равно ничего уже не осталось. Да, -- спохватился онъ, -- васъ вeдь надо одeть. Сейчасъ вамъ подберутъ. Вчера прибыли?

-- Да, вчера.

-- И на долго?

-- Говорятъ, лeтъ на восемь.

-- И статьи, вeроятно, звeрскiя?

-- Да, статьи подходящiя.

-- Ну, ничего, не унывайте. Знаете, какъ говорятъ нeмцы: Mut verloren -- alles verloren. Устроитесь. Тутъ, если интеллигентный человeкъ и не совсeмъ шляпа -- не пропадетъ. Но, конечно, веселаго мало.

-- А много веселаго на волe?

-- Да, и на волe -- тоже. Но тамъ -- семья. Какъ она живетъ -- Богъ ее знаетъ... А я здeсь уже пятый годъ... Да.

-- На мiру и смерть красна, -- кисло утeшаю я.

-- Очень ужъ много этихъ смертей... Вы, видно, родственники.

Я объясняю.

-- Вотъ это удачно. Вдвоемъ -- на много легче. А ужъ втроемъ... А на волe у васъ тоже семья?

-- Никого нeтъ.

-- Ну, тогда вамъ пустяки. Самое горькое -- это судьба семьи.

Намъ приносятъ по бушлату, парe штановъ и прочее -- полный комплектъ перваго срока. Только валенокъ на мою ногу найти не могутъ.

-- Зайдите завтра вечеромъ съ задняго хода. Подыщемъ.

Прощаясь, мы благодаримъ зава.

-- И совершенно не за что, -- отвeчаетъ онъ. -- Черезъ мeсяцъ вы будете дeлать то же самое. Это, батенька, называется классовая солидарность интеллигенцiи. Чему-чему, а ужъ этому большевики насъ научили.

-- Простите, можно узнать вашу фамилiю?

Завъ называетъ ее. Въ литературномъ мiрe Москвы это весьма небезызвeстная фамилiя.

-- И вашу фамилiю я знаю, -- говоритъ завъ. Мы смотримъ другъ на друга съ ироническимъ сочувствiемъ...

-- Вотъ еще что: васъ завтра попытаются погнать въ лeсъ, дрова рубить. Такъ вы не ходите.

-- А какъ не пойти? Погонятъ.

-- Плюньте и не ходите.

-- Какъ тутъ плюнешь?

-- Ну, вамъ тамъ будетъ виднeе. Какъ-то нужно изловчиться. На лeсныхъ работахъ можно застрять надолго. А если отвертитесь -- черезъ день-два будете устроены на какой-то приличной работe. Конечно, если считать этотъ кабакъ приличной работой.

-- А подъ арестъ не посадятъ?

-- Кто васъ будетъ сажать? Такой же дядя въ очкахъ, {66} какъ и вы? Очень мало вeроятно. Старайтесь только не попадаться на глаза всякой такой полупочтенной и полупартiйной публикe. Если у васъ развито совeтское зрeнiе -- вы разглядите сразу...

Совeтское зрeнiе было у меня развито до изощренности. Это -- тотъ сортъ зрeнiя, который, въ частности, позволяетъ вамъ отличить безпартiйную публику отъ партiйной или "полупартiйной". Кто его знаетъ, какiя внeшнiя отличiя существуютъ у этихъ, столь неравныхъ и количественно, и юридически категорiй. Можетъ быть, тутъ играетъ роль то обстоятельство, что коммунисты и иже съ ними -- единственная соцiальная прослойка, которая чувствуетъ себя въ Россiи, какъ у себя дома. Можетъ быть, та подозрительная, вeчно настороженная напряженность человeка, у котораго дeла въ этомъ домe обстоятъ какъ-то очень неважно, и подозрительный нюхъ подсказываетъ въ каждомъ углу притаившагося врага... Трудно это объяснить, но это чувствуется...

На прощанье завъ даетъ намъ нeсколько адресовъ: въ такомъ-то баракe живетъ группа украинскихъ профессоровъ, которые уже успeли здeсь окопаться и обзавестись кое-какими связями. Кромe того, въ Подпорожьи, въ штабe отдeленiя, имeются хорошiе люди X, Y, и Z, съ которыми онъ, завъ, постарается завтра о насъ поговорить. Мы сердечно прощаемся съ завомъ и бредемъ къ себe въ баракъ, увязая въ снeгу, путаясь въ обезкураживающемъ однообразiи бараковъ.

Послe этого сердечнаго разговора наша берлога кажется особенно гнусной...

ОБСТАНОВКА ВЪ ОБЩЕМЪ И ЦEЛОМЪ

Изъ разговора въ складe мы узнали очень много весьма существенныхъ вещей. Мы находились въ Подпорожскомъ отдeленiи ББК, но не въ самомъ Подпорожьи, а на лагерномъ пунктe "Погра". Сюда предполагалось свезти около 27.000 заключенныхъ. За послeднiя двe недeли сюда прибыло шесть эшелоновъ, слeдовательно, 10-12.000 народу, слeдовательно, по всему лагпункту свирeпствовалъ невeроятный кабакъ и, слeдовательно, всe лагерныя заведенiя испытывали острую нужду во всякаго рода культурныхъ силахъ. Между тeмъ, по лагернымъ порядкамъ всякая такая культурная сила -- совершенно независимо отъ ея квалификацiи -- немедленно направлялась на "общiя работы", т.е. на лeсозаготовки. Туда отправлялись, и врачи, и инженеры, и профессора. Интеллигенцiя всeхъ этихъ шести эшелоновъ рубила гдe-то въ лeсу дрова.

Самъ по себe процессъ этой рубки насъ ни въ какой степени не смущалъ. Даже больше -- при нашихъ физическихъ данныхъ, лeсныя работы для насъ были бы легче и спокойнeе, чeмъ трепка нервовъ въ какой-нибудь канцелярiи. Но для насъ дeло заключалось вовсе не въ легкости или трудности работы. Дeло заключалось въ томъ, что, попадая на общiя работы, мы превращались въ безличныя единицы той "массы", съ которой совeтская {67} власть и совeтскiй аппаратъ никакъ не церемонится. Находясь въ "массахъ", человeкъ попадаетъ въ тотъ конвейеръ механической и механизированной, безсмысленной и безпощадной жестокости, который дeйствуетъ много хуже любого ГПУ. Здeсь, въ "массe", человeкъ теряетъ всякую возможность распоряжаться своей судьбой, какъ-то лавировать между зубцами этого конвейера. Попавъ на общiя работы, мы находились бы подъ вeчной угрозой переброски куда-нибудь въ совсeмъ неподходящее для бeгства мeсто, разсылки насъ троихъ по разнымъ лагернымъ пунктамъ. Вообще "общiя работы" таили много угрожающихъ возможностей. А разъ попавъ на нихъ, можно было бы застрять на мeсяцы. Отъ общихъ работъ нужно было удирать -- даже и путемъ весьма серьезнаго риска.

BOBA ПРИСПОСАБЛИВАЕТСЯ

Мы вернулись "домой" въ половинe пятаго утра. Только что успeли улечься и обогрeться -- насъ подняли крики:

-- А ну, вставай...

Было шесть часовъ утра. На дворe -- еще ночь. Въ щели барака воетъ вeтеръ. Лампочки еле коптятъ. Въ барачной тьмe начинаютъ копошиться невыспавшiеся, промершiе, голодные люди. Дежурные бeгутъ за завтракомъ -- по стакану ячменной каши на человeка, разумeется, безъ всякаго признака жира. Каша "сервируется" въ одномъ бачкe на 15 человeкъ. Казенныхъ ложекъ нeтъ. Надъ каждымъ бачкомъ наклоняется по десятку человeкъ, поспeшно запихивающихъ въ ротъ мало съeдобную замазку и ревниво наблюдающихъ за тeмъ, чтобы никто не съeлъ лишней ложки. Порцiи раздeлены на глазъ, по дну бачка. За спинами этого десятка стоятъ остальные участники пиршества, взирающiе на обнажающееся дно бачка еще съ большей ревностью и еще съ большей жадностью. Это -- тe, у кого своихъ ложекъ нeтъ. Они ждутъ "смeны". По бараку мечутся люди, какъ-то не попавшiе ни въ одну "артель". Они взываютъ о справедливости и объ eдe. Но взывать въ сущности не къ кому. Они остаются голодными.

-- Въ лагерe такой порядокъ, -- говоритъ какой-то рабочiй одной изъ такихъ неприкаянныхъ голодныхъ душъ, -- такой порядокъ, что не зeвай. А прозeвалъ -- вотъ и будешь сидeть не eвши: и тебe наука, и совeтской власти больше каши останется.