Яков Гордин - Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России

В воспоминаниях Розен рассказывает о своем приходе в каре восставших очень близко к тексту показаний — и тут обнаруживается суть происходящего. "Взъехав на Исаакиевский мост, увидел густую толпу народа на другом конце моста, а на Сенатской площади каре Московского полка. Я пробился сквозь толпу, пошел прямо к каре, стоявшему по ту сторону памятника, и был встречен громким "ура!". В каре стоял князь Д. А. Щепин-Ростовский, опершись на татарской сабле, утомившись и измучившись от борьбы во дворе казарм, где он с величайшим трудом боролся: переранил бригадного командира В. Н. Шеншина, полковника Фридрихса, батальонного полковника Хвощинского, двух унтер-офицеров и наконец вывел свою роту; за ней следовала и рота М. А. Бестужева 3-го и еще по несколько десятков солдат из других рот. Князь Щепин-Ростовский и М. А. Бестужев ждали и просили помощи, пеняли на караульного офицера Якова Насакина, отчего он не присоединялся к ним с караулом своим? Я на это подтвердил им данную мною инструкцию накануне. (Насакин был на совещании 11 декабря, и Розен 13-го числа просил его, как караульного начальника при Сенате, охранять вход в здание, пока оно не потребуется восставшим. — Я. Г.) Всех бодрее в каре стоял И. И. Пущин, хотя он, как отставной, был не в военной одежде, но солдаты охотно слушали его команду, видя его спокойствие и бодрость. На вопрос мой Пущину, где мне отыскать князя Трубецкого, он мне ответил: "Пропал или спрятался, — если можно, то достань еще помощи, в противном случае и без тебя тут довольно жертв"".

Было около двенадцати часов дня. Конная гвардия еще не вышла из казарм, а 1-й батальон преображенцев еще находился на Дворцовой площади. Московцы стояли у Сената, окруженные только возбужденной толпой.

Розен бросился обратно в казармы своего полка.

Проведенное на следующий день после восстания полковое следствие выяснило, что "штабс-капитан Репин был в каре мятежников, во все время бунта уезжал и приезжал, и многих проходящих уговаривал к ним пристать".

Сам Репин на первом допросе скупо показал: "В день 14-го числа, услыша, что на площади есть шум, я пошел в шинели на оную, чтоб увидать, в чем оный состоит. Придя, нашел Московского полка карей, кричащий "ура!". Я подошел к карею и от оного поехал в свой полк, интересуясь, что в оном делалось".

Репин точно обозначает свои действия, не открывая их смысла. А смысл в них был, и немалый.

Вильгельм Кюхельбекер показал, что на площади, возле каре московцев, поручик Финляндского полка Цебриков, сочувствующий тайному обществу, "уговаривал Рылеева еще раз съездить в Финляндский полк".

Штейнгель показал: "В 7-м часу вечера (14 декабря. — Я. Г.) пошел я к Рылееву, коего спрашивал, был ли он там (на Сенатской площади. — Я. Г. ); он сказал, что ездил токмо уговаривать Финляндский полк…"

Все три поездки — Розена, Репина и Рылеева — произошли приблизительно в одно время — от четверти первого до четверти второго. Они должны были встретиться у казарм. Так оно и было, ибо существует документ, фиксирующий эту встречу.

Держа в памяти показания Розена и Репина, а также свидетельства о поездке Рылеева в Финляндский полк, прочитаем этот документ — записку генерала Головина о расследовании поведения полковника Тулубьева: "Касательно баталиона л. — гв. Финляндского полка, по расспросам у всех ротных командиров, оказывается, что баталион выведен был из казарм до получения еще через генерал-адъютанта графа Комаровского высочайшего повеления, точно по приказанию баталионного командира полковника Тулубьева; что в то же время приехал к казармам капитан Репин, рапортовавшийся до того больным, который, разговаривая с полковником Тулубьевым, сказал между прочим вслух, что граф Милорадович убит, а Шеншин и Фридрихе ранены; что в сем разговоре их будто бы участвовал поручик 6-го Розен, еще неподалеку от них, по словам капитана Титова, находился будто бы какой-то человек во фраке, приехавший с Репиным, который, казалось, также принимал тут некоторое участие, хотя стоял в отдалении, и капитан Титов полагает, что едва ли это не был Рылеев, с которым Репин всегда был в тесной дружбе. Потом баталион был отпущен в казармы по приказанию полкового командира, полученному через поручика Грибовского, который нарочно послан был от полковника Тулубьева в Зимний дворец.

Полковник Тулубьев со своей стороны утверждает, что он баталион вывел из казарм под ружье, не приказывая, однако же, брать с собою боевых патронов, по известию от полицмейстера Дершау, что Московский полк, взбунтовавшись, вышел на Исаакиевскую площадь и стреляет, что сие известие передано ему было через полковника Окулова и что баталион вывел он на тот конец, чтоб иметь его в готовности под глазами. Что капитана Репина он точно видел на улице, но особо с ним ничего не говорил, а что он сказал ему громко при многих офицерах по-французски: "Милорадович ранен…" — и потом по-русски: "Кровь наша, полковник, льется, помогите!" Больше же никакого он разговора с ним не имел, и во фраке никого тут не видел, и не знает, был ли кто.

Полковник Окулов показывает, что полицмейстер Дершау точно уведомил его о беспорядке, происшедшем в Московском полку, и что есть раненые и даже убитые генералы. Что он с известием сам пошел тотчас к полковнику Тулубьеву как к старшему и застал его еще на квартире и что сей последний по известию сему приказал ротам выходить из казарм" [62] ОР РНБ. Фонд 380. № 58. Л. 9 об. — 10 об. .

Генерал Головин затем делает вывод, благоприятный для Тулубьева. И Головин, и Окулов явно хотели представить поведение полковника в выгодном для него свете и объяснить такой опасный для этого дня факт, как вывод батальона без приказа свыше, служебным рвением.

В это можно было бы поверить — даже зная о принадлежности Тулубьева к тайному обществу, — если бы не финал его поведения в этот день. Когда генерал-адъютант Комаровский привез приказ Николая выступать и батальон двинулся к Сенату, чтобы принять участие в подавлении восстания, полковник Тулубьев не пошел с батальоном, которым командовал! Он фактически отказался защищать нового императора. Это стало главным обвинением против него.

Дело наверняка могло кончиться и каторгой, но Николай не хотел, чтоб среди мятежников, которых представляли кучкой развратных или беспомощных молодых людей, был еще один — кроме Трубецкого — гвардии полковник. Поскольку все действия Тулубьева носили характер нерешительный, двусмысленный, то его просто отправили в отставку…

Теперь, располагая разнообразными свидетельствами, мы можем представить себе, что же произошло в это время в Финляндском полку.

Около половины первого Розен вернулся в полк с площади. Он застал перед казармами Тулубьева, Окулова, Вяткина и двух своих единомышленников — Насакина 2-го и Бурнашева. Окулов сознательно сместил последовательность событий: Тулубьев в этот момент уже знал о мятеже московцев, но батальон не выводил. Действия батальона зависели от него. Младшие офицеры готовы были его поддержать. Он знал, что мятеж, от участия в котором он вчера отказался, начался, и начался успешно и решительно, убиты и ранены генералы, пытавшиеся противостоять действиям его товарищей по тайному обществу. Полковник Тулубьев не мог не понимать, что у восставших есть шансы на победу. Характер происшествий в Московском полку показал ему, что с противниками восставшие не церемонятся. Известие о рубке в московских казармах вообще было сильным психологическим фактором — оно должно было резко влиять на позиции гвардейских офицеров разных рангов: одних оно оттолкнуло от восставших, других поставило перед возможностью гибели от руки собственных товарищей-офицеров или солдат, третьим показало вдохновляющую решимость восставших. У нас мало материала, чтобы анализировать этот важнейший процесс воздействия слухов о кровавой схватке в Московском полку на сознание гвардейских офицеров и генералов, но в случае с Тулубьевым это сыграло несомненную роль… У нас нет оснований сомневаться в фактической точности показаний Розена. Он сообщил Тулубьеву, с которым имел неоднократные разговоры в предыдущие дни, с которым накануне, очевидно, говорил Рылеев, — этому осведомленному, но колеблющемуся человеку Розен сообщил о том, что московцы стоят на площади, что восстание началось, что "все полки идут к площади и нам должно идти туда же". Разумеется, для Тулубьева, Розена, Насакина, Бурнашева эта фраза имела совершенно определенный смысл — речь шла о движении на помощь московцам. И полковник Тулубьев согласился. Мы не знаем, что именно сказал ему Розен, но изложил он свои новости убедительно. Он помнил просьбу Пущина — "достань еще помощи".