Яков Гордин - Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России

Вернувшись от Рылеева, Репин послал записку своему товарищу по полку, поручику Андрею Розену.

Розен, мемуарист правдивый и обладавший удивительной памятью на детали, вспоминал: "10-го декабря, вечером, получил я записку от товарища, капитана Н. П. Репина, в которой он просил меня немедленно приехать к нему; это было в 8 часов. Я тотчас поехал, полагая, что он имел какую-нибудь неприятность или беду; я застал его одного в трезвом состоянии. В кратких и ясных словах изложил он мне дело важное, цель восстания, удобный случай действовать для отвращения гибельных междуусобий". Ситуация Розена еще поразительнее репинской. Он недавно счастливо женился. Он был прекрасным строевиком, за что к нему благоволил великий князь Николай. При императоре Николае Розен мог сделать быструю карьеру.

Он пожертвовал всем "для отвращения гибельных междуусобий". Речь тут, бесспорно, идет не о возможном вооруженном конфликте между претендентами на престол — это было нереально, а о тех "гибельных междуусобиях", о которых столь часто говорили и писали декабристы: речь идет о взрыве, который можно было предотвратить, только реформировав государство.

Розен, профессионально мыслящий офицер, подошел к проблеме просто. Необходимость действия, очевидно, не вызывала у него сомнений. Он думал о средствах: "Тут речи были бесполезны: надлежало иметь материальную силу, по крайней мере, несколько батальонов с орудиями". Розен изложил Репину все препятствия к выводу 1-го батальона финляндцев, в котором он командовал всего-навсего карабинерным взводом, но не усомнился в готовности к действию молодых офицеров полка. Хотя офицеры эти еще и предположить не могли, что их пригласят в заговор. И эта уверенность Розена тоже чрезвычайно симптоматична.

Процесс, начатый Пущиным 10 декабря, развивался. На другой день, 11 декабря, Репин собрал у себя одиннадцать офицеров-финляндцев. Оболенский изложил программу действий. Он сообщил им о близкой переприсяге и о средствах, которыми решено было воздействовать на солдат. "Определено было при новой присяге солдатам объявить, что их обманывают и что бывший император Константин Павлович не отказывался от престола, и для сохранения верности в данной ему присяге собираются на Сенатскую площадь, дабы истребовать от Сената отзыва: почему от прежней присяги отказываются".

Но Оболенский решился открыть финляндцам и подлинные причины выступления тайного общества: "Наша цель была единственно от Сената, собранного в общем собрании, истребовать сведение о причине новой присяги и объявить (в случае, если б большая часть гвардии к нам пристала), что так как по документам, которые Сенат в виду имеет, действительно видно, что император Константин Павлович отказывается от престола, то мы полагаем себя не вправе присягать другому, доколе он жив, и посему требуем, дабы Сенат собрал представителей со всех губерний по примеру прежних всеобщих Соборов и представил оному назначение императора и формы правления. До Собора же представителей предлагаем Сенату назначить временное правление из двух или трех членов Совета, к коим присоединить одного из членов нашего общества, единственно для обеспечения нашего, соглашаясь назначить его единственно правителем дел временного правления". На следствии Оболенский показал, что объявил все это "в Финляндском полку офицерам, бывшим собранным у Репина".

Но при всем энтузиазме офицерской молодежи услышанное было слишком ошеломительно и неожиданно. Розен, из них наиболее зрело и четко мыслящий, сказал Оболенскому, что, "жертвуя всем для пользы отечества в столь важном случае, каков ныне предстоит, желают быть сколь возможно более уверенными в содействии" офицеров других полков. Это было совершенно резонно. И столь важен был для планов общества Финляндский полк, что Оболенский решился на весьма опасный шаг. "Что мы не одни в сем согласны, могу вам доказать завтра, — сказал он Розену, — приезжайте ко мне один или двое и убедитесь, увидя офицеров других полков".

На другой день Розен и прапорщик Богданов приехали к Оболенскому, где собрались уже Рылеев и по одному представителю от разных полков: от измайловцев — подпоручик Нил Кожевников (иногда исследователи считают, что на этом совещании был лейб-гренадер А. Кожевников. Это неверно. Сам Оболенский показал на следствии, что у него был именно измайловец Кожевников), от лейб-гренадер — Сутгоф, от московцев — князь Щепин-Ростовский, от гвардейских моряков — Арбузов, от конногвардейцев — князь Одоевский.

Совещание 12 декабря было не из самых бодрых. Кожевников не мог с уверенностью ручаться за свой полк, а финляндские офицеры — за свой. Но Рылеев, оратор дельный и убедительный, сказал несколько энергичных слов, сводившихся к тому, что присутствующие должны поклясться друг другу привести на площадь столько солдат, сколько смогут. И в любом случае явиться самим. На том и порешили.

Финляндцы убедились, что движение захватило по крайней мере еще пять полков. Но твердой надежды на Финляндский полк все же не было.

Между Петербургом и Варшавой скакали курьеры. Великий князь Михаил изнывал от скуки и неопределенности на маленькой станции.

Поведение Константина можно понять. Его привело в ярость нелепое положение, в которое его поставил Николай поспешной присягой. Согласившись приехать в столицу в качестве императора, чтобы там отречься или хотя бы издать в этом качестве манифест об отречении, он радикально менял свою жизнь. "Отставному императору" неприлично было оставаться в Варшаве в прежней, столь любезной ему роли. Отказываться от нее он категорически не желал. Его позиция определялась формулой: "Сами заварили кашу, сами и расхлебывайте".

К 12 декабря Николай и Мария Федоровна располагали только письмами Константина, подтверждающими его прежнее отречение, но непригодными в новой ситуации, когда вся страна признала его императором. Николай и старшая императрица не считали возможным эти письма обнародовать как официальные документы — слишком странная история "семейной сделки" по поводу престола вырисовывалась в них.

Принц Евгений Вюртембергский, совершенно ошеломленный всеми дворцовыми хитросплетениями, оставил замечательное свидетельство:

"Немногие говорили со мною доверчиво, но под строгою тайной; им казалось, что они угадывают план императрицы-матери захватить управление государством. При одной этой мысли меня охватил сильнейший ужас, и я воскликнул:

— Это — невозможно!

— А если бы это случилось, — ответил на мои слова один из собеседников, — что бы вы стали делать?

— Идти против своей собственной благодетельницы, как этого требует долг! — был мой немедленный ответ. — По моему убеждению, было бы несчастьем, если бы теперь Константин стал у власти, но всякая интрига против того, кто имеет на то неоспоримое право, есть и остается преступлением и никогда и ни в коем случае не может быть одобрена мною.