Яков Гордин - Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России

Но Рылеева такая позиция не устраивала. Именно в этот вечер с абсолютной откровенностью выявилась разница в подходе Рылеева и Трубецкого к самой сути революционного действия. Трубецкой, и в этом он сходился с Николаем Бестужевым, полагал целесообразной только хорошо подготовленную в военном отношении операцию с высокими шансами на успех.

Для Рылеева драгоценен и безусловен был сам факт восстания, вне зависимости от непосредственного результата.

Далее Трубецкой рассказывает: "Рылеев на это вскричал: "Нет, уж теперь нам так оставить нельзя, мы слишком далеко зашли, может быть, нам уже и изменили". Я отвечал: "Так других, что ли, губить для спасения себя?" Бестужев (адъютант) возразил: "Да, для истории" (кажется, прибавил: "страницы напишут"). Я отвечал: "Так вы за этим-то гонитесь?!""

Столь резко они разговаривали между собой впервые.

Мы помним, что сказал Рылеев Розену накануне, 12-го числа: "Все-таки надо". Несмотря ни на что. Это была его главная идея. Николай Бестужев вспоминал потом слова, которые Рылеев повторял в те дни: "Тактика революций заключается в одном слове: дерзай!"

Но Трубецкому была чужда подобная тактика. Он продолжал беседовать с ротными командирами, призывая их мыслить и действовать реалистично. Почти все они на следствии это подтвердили.

Быть может, из-за происшедшего столкновения Рылеев поздно вечером 13 декабря просил Штейнгеля написать свой вариант манифеста для Сената: "Напиши, пожалуй, на всякий случай". Видимо, он не намеревался отступать и в том случае, если Трубецкой сочтет восстание бессмысленным.

Надо иметь, однако, в виду, что Трубецкой на следствии старался преувеличить свою осторожность и нерешительность, равно как и нерешительность многих других. Штейнгель, наблюдавший происходящее в тот вечер на квартире Рылеева, оставил несколько иную картину, схожую по темам и направлению разговоров, но с иным градусом настроения: "Пущин ручался за своего брата и за некоторых офицеров конной артиллерии, что они дали слово не присягать… Репин заверил, что за часть Финляндского полка он отвечает. Бестужев Николай и лейтенант Арбузов отвечали за Гвардейский экипаж; Бестужев Московского полка — за свою роту. Корнилович, если это точно он, высокий, белокурый, торжественно уверял, что во второй армии сто тысяч готовы и что он ручается головою". С одной стороны, Штейнгель утверждает, что вечером 13 декабря заговорщики "уверились в силе", но с другой — подтверждает, что Трубецкой, когда все разошлись, при нем, Штейнгеле, "говорил Рылееву тихо, что "если увидим, что на площадь выйдут мало, рота или две, то мы не пойдем и действовать не будем", с чем и Рылеев согласился".

Арбузов и Репин отправились в казармы своих частей. (Арбузов позже вернулся.) Их сменили другие. Приехал Сутгоф: "Когда я приехал с Палицыным к Рылееву, я там застал Гвардейского экипажа Кюхельбекера, князя Трубецкого, Бестужева (Александра. — Я. Г. ), коннопионерского офицера (Михаила Пущина. — Я. Г.) и измайловского (Кожевникова. — Я. Г. ), графа Коновницына 1-го и еще одного офицера Гвардейского генеральского штаба (Искрицкого. — Я. Г.)".

Палицын из этого посещения запомнил еще Корниловича.

Рылеев дал штабным офицерам Палицыну, Коновницыну и Искрицкому задание на утро 14 декабря — объезжать полки, следить за прохождением присяги и координировать действия членов общества в разных полках.

Затем, по свидетельству Сутгофа, Рылеев поехал в Финляндский полк. Однако он скоро возвратился. С кем он виделся у финляндцев — можно лишь гадать. У Розена он не был. Репин только что покинул его квартиру. Остается — Тулубьев.

Приехали Щепин-Ростовский и Одоевский. Приехал, расставшись с Милорадовичем, Якубович. Милорадович отправился во дворец — на заседание Государственного совета, а Якубович — в штаб завтрашнего восстания.

В докладе Следственной комиссии, суммировавшем сведения, полученные в ходе допросов, сказано: "Собрание их в сей вечер (13 числа) было столь же многочисленно и беспорядочно, как прошедшее: все говорили, почти никто не слушал". Кроме желания представить тайное общество сборищем буйных и беспомощных на деле фантазеров и крикунов, следователи искренне не видели за внешними проявлениями возбуждения и энтузиазма последовательной, упорной и строгой организационной работы лидеров общества. Но мы знаем, что на "прошедшем" собрании, 12 декабря, были приняты важные решения, четко распределены роли; 13 декабря под слоем неизбежной суеты, смены лиц, нервозности, сомнений составители доклада тоже просмотрели последние приготовления к восстанию и резкие столкновения позиций. То, что они пытаются представить разнузданным фарсом, было прологом высокой трагедии.

Но это бурление поверхности и атмосфера взвинченного ожидания и на самом деле были. И не могли не быть. К восстанию готовились не холодные аскеты или твердолобые фанатики. К восстанию готовились молодые страстные люди, любившие жизнь. Они готовы были умереть, но куда больше жаждали победить. За несколько часов до решительного момента общеполитические соображения, примеры древних героев и романтический патриотизм отступили — перед молодыми гвардейцами оказалась неумолимая реальность, требовавшая конкретных действий, хладнокровных, целеустремленных, а то и жестоких. И вели они себя в эти последние часы по-разному.

Очевидно, в тот вечер Якубович, верный своей любви к завышенным декларациям, которые он вовсе не склонен был реализовать, предложил разбить кабаки, вынести из церкви хоругви и идти ко дворцу — гипертрофированный вариант идеи Батенькова "приударить в барабан", "собрать толпу и заставить вести с собой переговоры".

Михаил Бестужев через тридцать с лишним лет в воспоминаниях воспроизвел именно атмосферу последних часов, сведя в рылеевской квартире всех, кто был в ней в разные промежутки времени: "Шумно и бурливо совещание накануне 14 в квартире Рылеева. Многолюдное собрание было в каком-то лихорадочно-высоконастроенном состоянии. Тут слышались отчаянные фразы, неудобоисполнимые предложения и распоряжения, слова без дел…"

Было и это. Но сам же Бестужев пишет, что там присутствовали люди, которые — как он и Сутгоф — оставались спокойны и деловиты. И в них была суть происходящего…

Щепин, Михаил Бестужев отправились в свой полк.

Между одиннадцатью и двенадцатью часами Александр Бестужев и Якубович (возможно, вместе с Арбузовым) уехали в Гвардейский экипаж. Бестужев повез Якубовича посмотреть заранее, где расположены казармы гвардейских матросов, и познакомить его с офицерами, которых Якубовичу предстояло по плану возглавить на следующее утро.

Механизм был запущен сильно и умело. Все казалось выполнимым.