В. Бутромеев - Эпоха становления русской живописи

А графа Федора Орлова вскоре отыскали на пакетботе „Почтальон“. Он, держа на всякий случай в руке обнаженную шпагу, наскоро перекусывал приготовленной для него яичницей, так как перед началом Хиоского сражения не успел позавтракать.

Злоязыкие недоброжелатели Орлова-Чесменского не присутствовали на месте событий и не брали в расчет несоответствие по времени, вкравшееся в их описание последовательности эпизодов Хиоского и Чесменского сражений.

Но даже если бы кто-нибудь подсказал им, что между этими морскими битвами прошло три дня, они или утверждали бы, что обморок Алехана мог быть весьма продолжительным – тем более что такие случаи известны медицинской науке, или просто игнорировали бы такое разъяснение, как это делают, полагаясь на собственное мнение и свой вкус, многие мемуаристы и историки, что тоже нередко случается.

И мне ли упрекать недоброжелателей графа, людей обычно несколько раздраженных и пристрастных в таких, с их точки зрения, незначительных погрешностях во времени. Я ведь и сам, несмотря на свою совершенную беспристрастность, часто увлекаюсь впечатляющими мое живое воображение деталями и допускаю разного рода анахронизмы, нарушая в своих описаниях очередность событий, особенно когда дело доходит до проявления чувствительных подробностей, они ведь иногда и автору да и читателю кажутся важнее скрупулезному следованию строгому течению дней, сурово отмечаемых неумолимыми календарями и хронологическими таблицами, в них, впрочем, тоже иногда отыскиваются ошибки и неточности.

Тем более что даже поэты – к ним я себя никак не причисляю, но глубоко чту их и всегда восхищаюсь ими – разделены во мнении относительно точности времяисчисления. Одни из них, в пылу божественного вдохновения, совсем не обращают внимания на календари, другие пытаются следовать им и рассчитывают с их помощью нумерацию глав своих бессмертных произведений, что, несомненно, делает их стройнее и изящнее, хотя не способствует пространности, о чем иной раз и пожалеешь.

Однако вернемся к уничтожению турецкого флота. Сожжением его в Чесменской бухте действительно руководил капитан Грейг. Он приказал поручику Ганнибалу, выделявшемуся среди других моряков как цветом лица, так и знанием дела и исполнительностью, приготовить брандеры из четырех старых фелюг, доставленных тремя греческими священниками с острова Хиос, братьями Дмитрием, Афанасием и Степаном Гунаропуло.

Тихой лунной ночью несколько наших кораблей вошли в Чесменскую бухту, в центре которой в беспорядке сгрудились турецкие суда. После удачного выстрела с фрегата „Гром“ загорелся один из турецких кораблей. Началась паника. Четверо добровольцев повели брандеры.

Первый из них сел на мель, второй отбили опомнившиеся от страха турки, подплыв к нему на галере, третий столкнулся с уже горевшим кораблем. И только четвертый брандер – его вел лейтенант Ильин – сцепился с восьмидесятичетырехпушечным турецким кораблем.

Ильин поджег брандер и успел отплыть на шлюпке. Огонь с брандера перебросился на огромный корабль. Охваченный пламенем, он взорвался, его горящие обломки упали на другие корабли, ветер подхватил огонь и вскоре весь турецкий флот пылал единым костром.

Было уничтожено больше полусотни судов, из них пятнадцать линейных, цвет и гордость флота султана. Десять тысяч турецких матросов погибли в море огня и в море воды.

Маленькая Чесменская бухта к утру превратилась в месиво пепла, грязи, крови, человеческого обгорелого мяса и головешек – это все, что осталось от турецкого флота, обошедшегося в немалую копеечку французской казне – в ней тогда еще водились ливры, миллионы ливров, позднее исчезнувшие, как точно выяснилось, неизвестно куда и безвозвратно.

В копеечку встала экспедиция в Архипелаг и императрице Екатерине II Алексеевне, о чем она нисколько не жалела. Она щедро наградила чинами и деньгами всех оставшихся в живых участников Чесменского сражения, а потом даже велела взять из не пустой, а ежегодно пополняемой казны пять тысяч рублей и раздать женам и детям, ожидавшим возвращения моряков из славного похода.

А кроме того, императрица в память о том, что произошло с турецким флотом, приказала выбить медаль с красноречивой надписью „Был“, превзойдя тем самым в лаконизме самих спартанцев, обитателей древней Лаконии, прославившихся в веках как воинским мужеством, так и краткостью и содержательностью своих речей».

И. К. Айвазовский.Гибель корабля (Крушение купеческого судна в открытом море)