Сборник статей - И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

Безусловно, рассуждение об абсолюте в очерке «Русская ресторация» вписывается в этот семантический ареал. Но сама формулировка отличается и от пародии Павлова («абсолют – все и ничто»), и от процитированного выражения «великое все, из великого ничего».

На этот раз перед нами не фикция, а точная цитата («Абсолют есть ничто, а в ничто – ecel») из действительно «преважной статьи» «Отечественных записок». Выражение это Булгарин выхватывает из развернутого отзыва Белинского на изданные в 1841 году сборники Кирши Данилова и Сахарова. Критика Белинского этих фольклорных материалов состоит из двух статей, во второй с позиций гегельянской эстетики рассматриваются глобальные вопросы соотношения «народной» и «художественной» поэзии как соотношение «индивидуальности» и «высшей действительности». При этом Белинский считает нужным, для прояснения важной для него в 1840 году проблемы, остановиться на некоторых общих понятиях гегелевской философской системы. Приведем фрагмент из рассуждений критика, что вызвал глумление Булгарина:

Все сущее, каждый предмет в природе есть не что иное, как воплотившаяся идея абсолютного бытия <���…> абсолютная идея, оставаясь в своем элементе чистого, недоступного чувствам бытия, подобна нулю, который, сам по себе не будучи ничем, тем не менее принимается математически за абсолютное начало всякой величины и всех величин. Только тот в состоянии уразуметь таинственное значение этого нуля, чей взор столько глубок, что может провидеть сущность вещей, мимо самих вещей, чей ум так могуч, что в силах совлечь с мира его покровы, и не затрепетать от ужаса, увидевшись с духом лицом к лицу. Здесь мы приводим, для ясности, образное и поэтически созерцательное выражение этой мысли, принадлежащее великому поэту Германии – Гете. Фауст, дав обещание императору вызвать перед него Париса и Елену, прибегает к помощи Мефистофеля.

Далее идет пересказ эпизода из второй части трагедии Гете, где Мефистофель уговаривает Фауста не спускаться в царство Матерей, описывая его как «совершенную пустоту», где «нет пространства, еще менее времени»: «.. в пустой, вечно пустой дали ты не увидишь ничего, не услышишь своего собственного шага, ноге твоей не на что будет опереться». И после этого пересказа «Фауста» Белинский пишет:

Фауст непоколебим, «в твоем ничто, – говорит он, – я надеюсь найти все». «In deinem Nichts hoff’ ich All zu finden». <���…> Этот поэтический миф Гете, или лучше сказать, эта поэтическая апофеоза самого отвлеченного понятия, очень ясно говорит уму своею образностью. Подобно Фаусту, всякий, в ком воля способна возвышаться до самоотречения, отважившись ринуться в безграничную пустоту <���…> вынесет оттуда с собой волшебный треножник всяческого знания и всяческой жизни. Из пустоты возвращается он в высшую действительность, в ничто найдет все. Общее, т. е. идея, чтоб перейти из сферы идеальной возможности в положительную действительность, должно было перейти через момент отрицания своей сущности и стать особым, индивидуальным и личным 101.

В контексте предыстории сражений Булгарина с «высшими взглядами» понятно, что в рассуждениях Белинского о нуле и абсолюте он не мог не отметить отзвук тех самых умозрительных рассуждений Одоевского, на которые нападал в середине 1820-х годов, и разглагольствований Полиса из пародии Павлова, которые использовал в очерке 1831 года, а также сочетание субститутов абсолюта, которое он в пародийном ключе использовал в очерке-«небылице» 1838 года. Булгарин так обрадовался возможности поглумиться над «преважной философией», что не заметил одной детали: в уста трактирного завсегдатая он вложил не фразу Белинского, а – цитату из «Фауста». Белинскому, не знавшему немецкого языка, даже не принадлежал перевод приведенного фрагмента: он переписал его из сноски М.Н. Каткова к статье Генриха Теодора Ретшера «О философской критике художественного произведения» 102.

Включив эту фразу в очерк, Булгарин не успокоился и посвятил «находке» фельетон «Журнальная всякая всячина» 103, написанный вскоре после очерка 104, в самом начале января 1843 года. В фельетоне встречаются многие мотивы из процитированного фрагмента «Русской ресторации». Начинается фельетон с «посторонней темы» – разбора первой книжки «Библиотеки для чтения». Но через несколько строк фельетонист садится на своего конька. Сначала идут намеки на «Литературную газету», с упоминанием тех же водевилей Кони («Фарсите как угодно, – обращается он к сотрудникам этого «листка», – <���… > отдавая отчет о знаменитых драматических творениях „Титулярных советниках^ „Петербургских квартирах“» и т. д.). Затем Булгарин переходит к главному – нападкам на «Отечественные записки», которые, по словам фельетониста, его «в каждой книжке варят, жарят, шпикуют» (ср. со словами посетителя трактира: «ведь он там всегда на наковальне »).

Далее весь газетный подвал занят глумлением над цитатой из статьи Белинского. И если ссылка любителя травничка в «Русской ресторации» на «последнюю книжку „Отечественных записок“» – явное «передергивание», то январский фельетон связан именно с «последним», только что вышедшим, январским томом журнала. Раздражение Булгарина вызвал помещенный в нем обзор «Русская литература в 1842 году», где Белинский многократно и очень болезненно его задевает 105. Оппоненту нечем было крыть, и он применил свой обычный прием – набросился на умозрительные спекуляции критика полуторагодовой давности. Процитировав фрагмент статьи со слов «Подобно Фаусту Гете…» до слов «в ничто найдет все» и уверяя, что выписывает его «слово в слово, букву в букву», Булгарин то ли случайно, то ли нарочно заменяет «царственных Матерей» на «царственные Материи», что действительно обессмысливает текст.

Еще раз, и как будто совершенно не к месту, Булгарин вставляет реплику любителя травничка в начало следующего фельетона под тем же названием «Журнальная всякая всячина», завершая им рекламное описание петербургских мещанских клубов. Вероятно, вспомнив иронию «Литературной газеты» над мелкой бытовой городской тематикой газеты (заметка о вновь открытом клубе относилась именно к этому роду текстов), он обращается к «любезным журналам и журнальцам», бросающим «тупые стрелы» в его адрес, и завершает обращение следующей пафосной инвективой: «Вы скучны и полемика ваша скучна, и полемика с вами скучна до крайности. Оставляем вас в покое!.. Живите своим абсолютом и будьте счастливы, найдя в ничто – все!» 106Такой же резкий переход – от нейтрального описания рестораций с русской кухней к полемике с «Литературной газетой» и «Отечественными записками» – прослеживается и в анализируемом очерке.