Сборник статей - И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

Например, во время оно , Московские ведомости выходили два раза в наделю <���…> В Московских ведомостях зачитывался я прейскурантов виноторговцев, особенно нравились мне поэтические названия некоторых вин, например, Lacryma christi и другие, равно благозвучные. Тут, может быть, пробуждалась и звенела моя поэтическая струна, может быть, но все-таки поэтически, открывалось и предчувствие <���…>, что некогда буду и я с приятелями моими, Денисом Давыдовым и графом Михаилом Виельгорским, неравнодушным ценителем благородного сока виноградных кистей 94.

Эти же слова процитированы Л.П. Якубинским в программной статье «О звуках поэтического языка». Слова о «поэтической струне» даны разрядкой (и за ними следует: «особенно интересно в признании Вяземского последнее замечание»), а всей цитате предпослано: «В связи с сосредоточением внимания на звуках находится эмоциональное к ним отношение, некоторые поэты оставили даже показания о своем эмоциональном отношении к звукам» 95.

2. Таким образом, речь идет о «двойной» цитации: одному комплексу слов в плане выражения соответствуют два источника, т. е. два набора ассоциаций (коннотатов, подтекстов) в плане содержания. Соединение: «Вяземский (источник) + Пушкин (персонаж)» дает инвариант: поэт начала века 96(ср. «Московские ведомости» два раза в наделю, мотив «вина», стоящий на грани «быта» и «литературы» – ср. последние из процитированных слов Вяземского, особенно ссылку на Давыдова) 97. Ссылка на Якубинского (особенно замена «благозвучных названий» на: «и самые звуки смутно нравились», цитирующая: «эмоциональное отношение к звукам») является мотивировкой перемещения факта из одной биографии в другую, так как, по Якубинскому, эта черта свойственна поэтическому восприятию вообще (т. е. фраза Тынянова может читаться: «Герой ощущает звуки, как поэт»), но, с другой стороны, отсылка к ОПОЯЗу имеет и свой смысл (особенно учитывая время написания романа), вводя «план автора». Это – цитирование «в знак солидарности», автобиографические реминисценции и т. п.

3. Замена «Лакрима Кристи» на «Клико, Моет, Аи» реминисцирует набор из «Онегина»: «Вдовы Клико или Моета Благословенное вино <���…>. К Аи я больше не способен <���…>. Но ты, Бордо, подобен другу» («Евгений Онегин», гл. IV, строфы XV–XVI) 98. Этот ряд играет роль «ложной мотивировки» псевдо-«биографической основы» цитируемых строк (может быть, отчасти пародируя «биографический метод») 99, в то же время «закрепляя» воспоминание Вяземского в биографии Пушкина 100. Существенно также, что в цитируемых строфах «Онегина» вина противопоставлены как связанные с «молодостью» (Клико, Моет, Аи) и «старостью» (Бордо). Цитирование именно первого набора связывается, видимо, с противопоставлением поэзии молодого Пушкина 101его поздней лирике (ср. ряд замечаний выше), а также с противопоставлением ранних и поздних концепций ОПОЯЗа: статья Якубинского была опубликована в первом сборнике ОПОЯЗа, и утверждение самоценности фонологического уровня впоследствии неоднократно оценивалось как черта самого раннего периода 102. Вообще проблема опоязовских реминисценций у Тынянова чрезвычайно интересна, ср., например, обыгрывание этнографической недостоверности списка кавказских племен у Жуковского во II разделе главы 4 «Смерти Вазир-Мухтара» («камукинцы» и «чечерейцы»), пародирующее «бытовое» восприятие текста (ср. многократно описанную «формалистами» роль экзотизмов – в частности, этнонимов – в стиховой речи).

P.S. Несколько замечаний вслед:

В словах «изъятие <���… > „Лакрима Кристи“ <���… > соотносится с „вольтерьянством“ раннего Пушкина» за словом «вольтерьянство» стыдливо скрывался «чистый афеизм». Замечу в этой связи: не был ли знаменитый коктейль Слеза комсомолки отголоском названия Lacryma Christi – из Вяземского или какого-то другого источника (perché la grande regina naveva molto..) 103.

Мысль о заумном употреблении экзотических этнонимов, конечно, не была исключительно опоязовским открытием, эту честь формалисты, как известно, делили с К.И. Чуковским.

В связи со ссылкой на Шкловского в примечании 91 не могу не выразить сочувствие Джону Мальмстаду, которого переводчик и/или редакторы заставили цитировать статью «Пушкин и Штерн» 104. К сожалению, я до сих пор не имел случая выяснить, есть ли на самом деле в «Словаре» Кюхельбекера эта выписка из Стерна (и на каком языке?), или Тынянов ввел ее в роман как квазиподтекст к «Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям». Б.С. Мейлах, который публиковал фрагменты «Словаря» 105, привел и выписки 106под сл. любовь, здесь есть Вейсс и Нинон Ланкло, но не Стерн. На мой вопрос он отвечал по памяти, что, кажется, видел эту выписку из Стерна в словаре, но не был уверен. Этот эпизод в П. является кульминацией «сюжетной линии» или темы кюхельбекеровского «Словаря» (она вся умещается в десятой главе) и (соответственно) последним его упоминанием в романе. Предшествующие эпизоды, в которых «Словарь» (он впервые появляется – П., 404) сплетается с любовной топикой, – это первое чтение статьи любовь с цитатой из Нинон де Ланкло (П., 408–409; ср. особенно: «они подозревали чудеса»), и дистанцированный эпизод – со статьями «поэт» и «Пирон»: сначала их чтение в споре Кюхли и Пушкина (П., 410), где приводится полный текст, затем – отсылка к статье «Пирон» после столкновения с Варфоломеем Толстым из-за крепостной актрисы Наташи (П., 420). Тем самым сюда одновременно вплетается линия французской вольной поэзии (именно Пирона отбирает у Пушкина Пилецкий), и эта связь подчеркнута в упомянутом эпизоде: «Вскоре ответ был готов. Кюхля полагал, что он был тем сильнее, что принадлежал тому самому Пирону, шалости которого были всем известны и так нравились Александру» (П., 410), и далее Пирон, в соответствующем ряду, упоминается в сцене свидания с Наташей, непосредственно перед чтением Стерна: «Но это не было похоже ни на „Соловья“, ни на Пирона, ни на Баркова, ни на все, что было в шкапу у отца и на полках у дядюшки, а потом стало похоже на гибель» (П., 422). Замечательно (и тем не менее, кажется, не замечено), что слова «знал бы про себя» являются цитатой из «Убийцы» Катенина, упоминавшегося в Заметке 1 и тематически близкого Заметке 2; а именно из той же строфы, где появляется слово плешивый : «Ты, видно, сроду молчаливый: / Так знай же про себя» (не исключено, что Тынянов заметил эту связь и что она, как подтекст, участвует в скреплении рассматриваемых здесь мотивов).

Некоторое косноязычие основного теоретического рассуждения в приводимых тезисах связано с тем, что в те времена еще не было столь привычным слово полигенетический, хотя В.М. Жирмунский (кажется, впервые) ввел его еще в 1964 году 107. Однако не было теоретически осознано и существенное различие (которое в этом термине как раз теряется) между полигенетичностью «параллельной» и «последовательной», если позволить себе такую электротехническую метафору, иными словами: между множественными подтекстами, для которых хронологическое соотнесение источников не так уж важно, и подтекстами, упорядоченными во времени. В этом последнем случае «нанизывание» подтекстов на хронологическую ось может связываться с разными аспектами цитаты («цитируется то, что уже цитировалось» 108), но прежде всего и чаще всего – с цитированием некоторой традиции (от топосов Э.Р. Курциуса до «текстов» – как, например, Петербургский – В.Н. Топорова). В этих случаях речь идет о «естественной» традиции, в которой один текст опирается на другой/другие. Замечу, что, парадоксальным образом, именно такая традиция более всего напоминает «академическую» модель литературной преемственности («Пушкин роди Гоголя»), против которой боролись формалисты (в согласии со своей моделью «литературной борьбы») и прежде всего – сам Тынянов. Этой «естественной» традиции противопоставлен другой случай, где «младший» текст находится не на одном уровне со старшим, но выступает как метатекст 109– в этом случае «вектор» цитирования обусловлен не только хронологией, «кто старше» или «кто раньше», но, прежде всего, естественным соотношением текста и комментария, анализа, критики и т. п. 110(не исключено впрочем, что не менее «органическое» различие, предопределяющее направление вектора, существует в случае, скажем, пародии – другого тыняновского hobby-horse, возвращаясь к теме Стерна). Таково соотношение литературного произведения (в нашем случае Вяземского) и научной статьи, анализирующей этот текст или просто приводящей его как пример некоего общего положения. Важно, что научный текст выступает в этом случае на правах если не прямо литературного, то соизмеримого с ним в культурной памяти.