Владимир Наджафов - Пакт, изменивший ход истории

С падением нацистской деспотии мир демократии встанет лицом к лицу с советской деспотией.

Берлин, и вся война на территории Германии, и вообще вся война за границами СССР были первой битвой Сталина с бывшими союзниками, а вовсе не завершением войны.

Как и почему практически сразу по окончании Второй мировой войны между союзниками по победоносной коалиции — ведущими буржуазно-демократическими державами Запада и коммуно-социалистическим Советским Союзом — начался драматический конфликт, вошедший в историю XX века как Холодная война, длившийся почти 40 лет и нередко грозивший перейти в войну «горячую»? Как могло случиться, что развязав один узел мировых противоречий — в результате победы Советско-западной коалиции над агрессивным нацистско-фашистско-милитаристским блоком Германии, Италии и Японии, — война в то же время завязала другой тугой узел противоречий на том же глобальном уровне? И как все это соотносится с возобладавшими повсеместно по окончании войны ожиданиями наступления эры гуманизма в жизни общества и в международной политике?

Непростые вопросы, судя по тому, что сколько пишущих на тему Холодной войны, столько и мнений о ней. Отсюда ее распространенное определение как феномена XX века — научно-исторической загадки, требующей разгадки. Хотя, казалось бы, обильная, не поддающаяся точному библиографическому учету историография темы дает такой благодатный материал, опираясь на который можно было сказать веское слово.

Попытки, конечно же, предпринимались. Достаточно давно американский либеральный историк А. Шлезингер в эссе «Истоки холодной войны» {666} 666 Шлезингер А.М. Циклы американской истории. М., 1992. С. 237–310. оптимистически высказывался о наступлении академической стадии в изучении Холодной войны и преодолении тем самым побочных идейно-пропагандистских наслоений. Свои ожидания он связывал с растущим стремлением исследователей понять мотивы и определить структурные противоречия, которые лежат в основе крупных конфликтов. Это должно было покончить с положением, когда большая Холодная война между коммунизмом и демократией породила малую «холодную войну» между историками по разные стороны Берлинской стены — этого зримого символа разделенного послевоенного мира.

Но если на Западе были достойные подражания примеры (работы Дж. Гэддиса, вероятно, наиболее известного американского исследователя Холодной войны), то на Востоке, до падения Советской империи, историки находились под прессом официальной установки, возлагавшей ответственность за Холодную войну на противоположную сторону со всеми вытекающими отсюда односторонними критериями анализа ее генезиса, эволюции, сущности.

Разумеется, были и остаются трудности объективного свойства. Такие как незавершенность до сравнительно недавнего времени Холодной войны как целостного явления (ограничивавшая действие «закона расстояния», позволяющего взглянуть на события с исторической дистанции), равно как отнюдь не снятые полностью ограничения на доступ к секретным архивным документам советского времени. Непросто дается и преодоление идейно-пропагандистского наследия прошлого, все еще оправдываемого рассуждениями о пользе некоего «баланса» в распределении ответственности за Холодную войну.

Одна из особенностей современной стадии изучения Холодной войны — в сохраняющемся разбросе мнений относительно ее начальных хронологических рамок. Если о времени окончания Холодной войны можно судить определенно — это произошло в 1989–1991 гг. в результате падения Берлинской стены и распада Советской империи, — то нельзя столь же уверенно синтезировать существующие точки зрения на проблему ее генезиса: глубинные корни и предпосылки, причины и обстоятельства первых проявлений становления конфронтационного двухполюсного мира.

Между тем через анализ происхождения Холодной войны пролегает путь к раскрытию ее природы, понимание которой оказалось более чем осложненным тем, что она достаточно скоро приобрела собственную динамику, вновь и вновь генерируя конфликтные ситуации. В восприятии как политиков, так и общественности причины и следствия череды международных кризисов часто оказывались деформированными или даже подмененными. У противников в постоянно разраставшемся конфликте появилась возможность (которой они не преминули воспользоваться) оперировать в свою пользу целым набором аргументов и фактов. В трактовке происхождения Холодной войны был открыт простор для появления различных историографических концепций {667} 667 См., напр.: Лельчук B.C. У истоков биполярного мира // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. В 2 т. М., 1997; Т. 1. От вооруженного восстания в Петрограде до второй мировой войны. С. 323–393; Чубарьян А.О. Новая история холодной войны // Новая и новейшая история. 1997. № 6. С. 3–22; Гайдук И.В. К вопросу о создании «новой истории» холодной войны // Сталинское десятилетие холодной войны, факты и гипотезы. М., 1999. С. 213–222; Уэйтц Р. Западные теории происхождения Холодной войны // Холодная война. Новые подходы, новые документы. М., 1995. С. 11–47. .

Но откуда такая размытость, неопределенность в вопросе о точке отсчета Холодной войны, различия суждений, когда историки касаются времени перехода от союзнических отношений стран Советско-западной коалиции к послевоенной конфронтации между ними? И насколько оправдан повышенный в исследованиях последнего времени интерес к роли Советского Союза во Второй мировой войне и, следовательно, в возникновении Холодной войны?

В этой связи обращает на себя внимание ясно обозначившаяся тенденция в трудах по истории Холодной войны: отодвинуть ее начальные рамки все более вглубь — во времена Второй мировой войны {668} 668 См., например: Loth W. The Division of the World. A History of the Cold War 1941–1955. London., 1988. и даже в далекие довоенные годы. Это — не что иное, как констатация того, что внутри Советско-западной коалиции, кроме общей военной цели, государства-союзники преследовали и другие, политические и военно-стратегические, цели — столь различные, что они давали себя знать, когда война еще продолжалась. Следовательно, констатация также того, что происхождение Холодной войны, так или иначе, связано с той политикой союзных держав, которую они проводили и до, и в ходе мировой войны.

Растет число исторических трудов, авторы которых конфронтацию бывших союзников напрямую увязывают с противоречиями — как источником Холодной войны — между Советским Союзом, с одной стороны, и западными странами, прежде всего США, с другой. Так логика уже многократно апробированного подхода к проблеме происхождения Холодной войны как проявления резкого обострения борьбы двух мировых систем — социализма и капитализма, указывает на истоки, первопричину ее зарождения. А именно на структурные противоречия между двумя системами, на противоречия, восходящие к «расколу мира» в далеком 1917 г. К вызову, брошенному капитализму Октябрьской революцией — наиболее радикальной революцией в истории, провозгласившей поход за альтернативную цивилизацию. Так началось противостояние, развивавшееся преимущественно по линии классового , социально-политического размежевания. Борьба с мировым капитализмом стала целью и смыслом существования нового, стремящегося к классовой однородности социалистического государства. Отныне два мира разделял глубокий антагонизм: они по-разному относились к демократии и свободе личности, совершенно различным стало видение ими перспектив цивилизации. Это противостояние несколько притупилось с образованием Советско-западной коалиции, но, конечно, не могло исчезнуть.