Пётр Половцов - Дни Затмения

Получив мои инструкции, командир начинает действовать. Перед обедом получаю сведения, что из 16 рот — 12 высказалось за отправку, 2 воздержались, а 2 высказались против. (Хорош бы я был, если бы мне пришлось лично получить отказ этих двух подлых рот). Захваченный врасплох полковой комитет не может найти зацепки в моих парламентских приемах и подчиняется постановлению большинства рот. Вечером командир летит в Ораниенбаум, ночью пулеметы нагружаются, и утром все 300 укатывают на фронта. Доношу Керенскому, что приказание, полученное за № таким-то, исполнено.

Митинг у пулеметчиков лишний раз показал мне, как большевики проводят свои резолюции, затягивая дело, пока благоразумное большинство солдат, утомленное многоглаголанием, не разойдется по казармам, а господа, ожидающие получки суточных из германского генерального штаба, остаются до конца и голосуют по команде. Поэтому не особенно волнуюсь, узнав, например, про возмутительные резолюции одного из самых лучших полков, Егерского, где 8 большевистских ораторов говорили почти беспрерывно в течение 3-х дней. Однако, невольно задумываюсь над тем, как должно быть легко было в прежнее время командовать войсками округа. А теперь, давши картину треволнений моей ежедневной жизни в Петрограде, перехожу к финальному и наиболее яркому эпизоду моей деятельности в столице.

В последних числах июня получаются все более и более определенные сведения, что большевики, оставшиеся довольными подсчетом своих сил на мирной манифестации 18-го июня, теперь решили предпринять крупное вооруженное выступление для свержения правительства, одновременно и Совета, слишком, по их мнению, консервативного, а также вообще властей придержащих. Приток денег из Стокгольма весьма заметно увеличивается, деятельность большевиков в полках становится более напряженной, в Кронштадте готовят десант и, наконец, получаются достоверные сведения, что выступление произойдет 4-го июля.

Правительство в страхе. Совет сильно волнуется. Заезжаю накануне в заседание Совета, где меня просят для большего единения на время беспорядков перенести свой штаб в Тавриду. (До чего струсили). Категорически отказываюсь, приводя все доказательства неудобства такой комбинации не только по соображениям техническим, но и по психологическим. Наконец, если им придется плохо, мне легче их спасти поддержкой извне, а если я буду осажден, — пускай они меня вызволяют. Делаю распоряжения об усилении, в случае надобности, караула в Тавриде из ближайших частей. Прошу назначить в штаб постоянное дежурство из членов Совета; со своей стороны оставляю им для связи со мной Никитина. Захожу в комнату, где Совет организовал свой боевой штаб и с умилением взираю на юного прапорщика, уже начавшего писать журнал военных действий, отмечая по часам сведения о том, что происходит в полках.

Возвращаюсь в штаб, где к вечеру у меня в большом кабинете настоящий базар: собираются почти все члены Правительства, считающие своей обязанностью мне давать советы. В углу Якубович с Романовским водят пальцами по плану Петрограда, рассуждая о том, куда следовало бы послать дозор, а куда — роту. Среди общей суматохи утешением служит веселое лицо Пальчинского да ироническая улыбка Переверзева, сидящего в кресле напротив моего письменного стола. От этого последнего исходит единственное разумное предложение, когда бы то ни было слышанное мною от члена Временного Правительства, а именно, — немедленно опубликовать все имеющиеся у нас документы, доказывающие связь большевиков с немецким шпионажем. Алексинский {157} взялся проредактировать соответственные разоблачения за собственной подписью. Поддерживаю идею Переверзева, и она приводится в исполнение.

Все присутствующие, по-видимому, ожидают от меня каких-то «решительных» действий, но я, рискуя подвергнуться жестокой критике за бездействие власти, никаких особенно активных мер не принимаю. Удивительно, как мало людей понимают то, что я называю «психологическим пульсом событий». Всякий наблюдательный военный человек чутьем должен улавливать минуту, когда настроение публики с обеих сторон достигло благоприятной точки напряжения, — положительной для вас и отрицательной для противника. Я определенно чувствую, что минута эта далеко не наступила. Но даже переходя на более реальную почву, если бы я сейчас вывел те пехотные части, на которые я рассчитываю, и встретил бы большевиков вооруженным сопротивлением одновременно в различных частях города, трудно было бы руководить разрозненными действиями. Атмосфера, очевидно, сложится неблагоприятно для меня, затеявшего братоубийственное побоище, да кроме того я не совсем уверен в надежности даже самых верных частей после усиленной большевистской агитации последних дней.

Ввиду всего этого — требую только, чтобы пехота сидела по казармам в боевой готовности. Вызываю казаков да пару эскадронов 9-го запасного кавалерийского полка, поместив их во дворе и в проездах Зимнего дворца. Кроме того, делаю распоряжение о вызове пехотных юнкерских училищ, с тем, чтобы из них организовать охрану штаба, телефонной станции и проч., а также сформировать юнкерский резерв в Зимнем дворце. Не хочу начинать боя юнкерами и казаками, чтобы не создалась контрреволюционная обстановка. Приглашаю к штабу своих друзей — гвардейских конно-артиллеристов из Павловска, с несколькими орудиями. Вообще, я враг применения пушек в городе, но для морального впечатления, быть может, они понадобятся, а артиллерийскими училищами в Петрограде воспользоваться не могу, так как в Михайловском неблагополучно, ибо орудия находятся в руках большевистски настроенной солдатской прислуги, которая не дает их запрячь, а Константиновскому училищу я задал специальную задачу — дать бой с позиции в Галерной гавани в том случае, если из Кронштадта появятся какие-нибудь мелкие военные суда противника.

Глубоко убежден, что большевики растеряются от отсутствия всякого сопротивления и пойдут вперед, нервно ожидая какой-нибудь скрытой пакости, а затем совершат какое-нибудь насилие или другую оплошность, а тогда я смогу повернуть общественное мнение казармы определенно на свою сторону и атаковать врага. Заканчиваю мелкие распоряжения о дозорах на Петергофском шоссе для предупреждения о возможном наступлении 2-го Пулеметного полка из Ораниенбаума, сговариваюсь с Советом о дежурстве броневиков у Тавриды и у штаба, предупреждаю городские власти быть готовыми всякую минуту развести мосты, потушить электричество, убрать трамваи и проч., а затем ложусь часок-другой поспать, получив приятное известие, что у моих ближайших соседей, преображенцев на Миллионной, настроение твердое и хорошее.