Константин Станюкович - Похождения одного благонамеренного молодого человека, рассказанные им самим

Большая комната моей хозяйки сияла приветливостью и домовитостью. Все в ней было необыкновенно уютно и мило. На столе весело шумел блестящий самовар и сияла большая лампа, бросая яркий свет на всю обстановку. Мягкая светленькая мебель, цветы на окнах, олеографии в рамках, альбомы и безделушки, расставленные на столах, все блестело свежестью и чистотой, и все было у места. В углу стояла большая, пышная постель, скрытая от глаз безукоризненно чистым кисейным альковом. Входя в эту комнату, вы сразу чувствовали, что попали в гнездо аккуратной и опрятной хозяйки. Вас так и охватывало приятное чувство порядка и домовитости и располагало отдохнуть в этой комнате. Потому-то я, признаться, и любил обедать здесь и после обеда просиживать иногда час, другой в уютном гнезде, которое свила себе моя хозяйка.

Ее в эту минуту не было в комнате, и я присел к столу.

На чистой скатерти расставлен был хорошенький чайный прибор, а булки, свежее масло и сливки смотрели так аппетитно, что я с удовольствием собирался напиться чаю.

Через несколько секунд из кухни вышла Софья Петровна в белом капоте и чепчике с голубыми лентами, из-под которого выбивались пряди белокурых волос. Она была очень недурненькая маленькая блондинка, мягких форм, с небольшим добродушным лицом, пухлыми щеками и вздернутым носом. Когда она подошла поближе, я заметил, что глаза ее были красны от слез.

Я поздоровался с нею.

- Что это вы, Софья Петровна, нездоровы, что ли?

- Нет, ничего! - проговорила она и вдруг нервно прибавила: - А вы что так поздно?

- Зачитался.

- У старухи?

- Да, у старухи. Интересный роман попался.

- Ваша красавица приходила слушать?

- Приходила! - проговорил я с раздражением, припоминая унижение, которому я ежедневно подвергался.

- И долго слушала? - продолжала Софья Петровна, и, показалось мне, в голосе ее звучала сердитая нотка.

- Да что вы так ею интересуетесь, добрейшая Софья Петровна? Налейте-ка мне лучше чаю. Ужасно пить хочется.

Она вдруг вспыхнула до ушей, взглянула на меня с нежным укором в глазах, хотела что-то сказать, но из груди ее вырвался только вздох, и она стала разливать чай.

Я взглянул на нее. Странная мысль промелькнула в голове. "Не может быть!" - подумал я и вдруг почувствовал, что краснею, как школяр.

- А что же вы сливок?

- Сливок? Я и забыл.

- Сегодня вы какой-то рассеянный. Видно, красавица ваша околдовала вас? - попробовала она шутить, но шутка не выходила, и Софья Петровна, печальная, отхлебывала чай.

- Что же вы хлеба с маслом?.. Намазать?

Она стала резать хлеб, а я смотрел на ее белую сдобную руку, проворно и аппетитно приготовлявшую мне хлеб с маслом.

"Она недурна, - пронеслось у меня в голове. - Очень недурна!" - подумал я, всматриваясь в хозяйку в первый раз с особенной внимательностью.

- Хотите еще чаю?

- Позвольте!

Я выпил молча еще стакан. Софья Петровна тоже молчала и сидела за столом грустная, задумчивая.

Убрали самовар, и мы пересели на диван.

- Знаете ли, что я вам скажу, добрый мой сирота, - начала она в шутливом тоне, - не влюбитесь вы в эту барышню!

- А что?

- Напрасно. Не для нас она с вами... Мы люди бедные, а она... Эх, Петр Антонович, вы, как посмотрю, и в самом деле думаете о принцессе!..

Она говорила эти слова с дрожью в голосе.

Я отвечал, что ни о каких принцессах не думаю, и посматривал на молодую хозяйку. Она сидела близко. Из-под капота вырисовывались ее мягкие, полные формы... Ее белокурая головка печально склонилась вниз, а маленькие ручки нервно перебирали обшивку... Мне вдруг захотелось подразнить ее.

- А отчего бы мне и не думать о принцессе?

- Да вы-то сами принц, что ли? - засмеялась Софья Петровна.

- Принц не принц, да и она не принцесса. Без шуток, она очень милая девушка.

- И вы влюблены в нее?

- А как вы думаете?.. - поддразнивал я.

- Послушайте, Петр Антонович, я, сами знаете, женщина простая, необразованная. Стыдно вам дразнить меня... стыдно!

Она закрыла лицо руками, заплакала и вдруг поднялась с места.

- Ну, виноват. Не буду, не буду!..

Я подошел к ней. Она была так близко от меня и глядела на меня так ласково добрыми нежными глазами.

- Я не влюблен в эту барышню. Я с ней и не говорил ни разу, - прошептал я.

Я чувствовал, как кровь приливала к голове, и хотел убежать в свою комнату, но близость молодой женщины притягивала меня. Я совсем приблизился к ней.

- Ну, что, довольны вы теперь?

Она улыбнулась, заглянула мне в глаза с какой-то лукавой нежностью и шепнула:

- Правда? Вы не влюблены в эту девушку?..

Вместо ответа я вдруг обнял ее. У меня закружилась голова. В первый раз я прижимал к своей груди женщину.

Она тихо вскрикнула, отскочила в сторону и заметила:

- Вы смеетесь... Вы меня не любите!

- Люблю, люблю! - крикнул я в каком-то бешеном порыве.

Она порывисто бросилась ко мне на шею и осыпала меня поцелуями, как безумная, повторяя самые нежные слова любви.

Когда я вернулся в свою комнату, мне вдруг сделалось стыдно. Я хотел на другой же день сказать ей, что я ее обманул, что с моей стороны был только порыв и больше ничего, но ничего не сказал.

Софья Петровна была дочь содержанки. История ее очень проста. Она училась в школе, потом молодой девочкой попала на содержание к богатому старику, привязалась к какому-то юноше и потеряла в одно время старика и любовника. Первый отказал ей в средствах; второй, узнав, что у нее нечего занимать, бросил ее, предварительно обобравши.

- После этого мне ничего не оставалось, как броситься в воду, рассказывала мне Софья Петровна, - право, очень тяжело мне было, что человек, которого я любила, так обманул меня. Уж я готова была исполнить намерение и стояла у Николаевского моста, как меня удержал какой-то господин. Он успокоил меня и приютил у себя. Это был доктор, добрый и хороший, но больной человек. Я к нему привязалась, как собака, и прожила с ним пять лет. Любить я его не любила как женщина. Он был больной, совсем больной, а я молодая, но я любила его как спасителя и до смерти была верна ему, хотя он этого и не требовал, и была его сиделкой. Два года тому назад он умер и оставил мне три тысячи рублей. Я сняла квартиру и пускаю жильцов. Вот и вся моя история!.. - заключила свой рассказ Софья Петровна.

Беда в том, что она не понимала меня и нередко в разговорах строила планы, как я получу место и как мы будем жить вдвоем. Меня это коробило, но я не разуверял ее. К чему?.. Она была так счастлива тем вниманием, которое я оказывал ей, что жестоко было бы разочаровывать бедную. Да и я так спокойно, экономно и уютно устроился, что мне не к чему было нарушать порядок своей жизни. Я сумел ее отучить от ревнивых сцен, и так как обыкновенно возвращался домой в девять часов, то не приходилось и объяснять ей, почему я не желал бывать с нею в театре. Мы и без того проводили довольно времени вдвоем, - к чему еще было показываться вместе?