Константин Станюкович - Василий Иванович

Тогда Василий Иванович весь краснел и петухом набрасывался на преступника.

- Как же это можно-с! Палуба, можно сказать, в некотором роде-с, священное место-с, а вы, с позволения сказать-с, плюете-с! - взволнованно говорил Василий Иванович, прибавляя в таких случаях, для большей внушительности, "с". - Вы плюнете-с, другой плюнет-с, третий харкнет-с - во что обратится тогда палуба-с! Вам бы пример подавать нижним чинам, а не плевать-с... Этого нельзя-с, господин гардемарин!

"Господин гардемарин" выслушивал выговор, приложив руку к козырьку фуражки и стараясь сохранить на лице самую серьезную мину. И Василий Иванович отходил, нервно поводя плечами и теребя свои усы.

Минут через пять - десять Василий Иванович обыкновенно снова подходил к провинившемуся и, взяв его под руку, уже весело замечал своим обычным, добродушным тоном, каким говорил не по службе:

- А вы, батенька, не будьте в претензии, что я вас распушил... Без этого нельзя! Служба - службой, а дружба - дружбой, голубчик!

И, стараясь загладить неприятное впечатление выговора, Василий Иванович пускался рассказывать, как его, бывало, "разносили" ("тогда этих нынешних деликатностей не было, батенька!") и нередко угащивал стаканом портера из своего собственного запаса.

- Выпейте, батенька! Это здоровый напиток! - ласково приговаривал он.

В заботах о клипере сосредоточивались все интересы Василия Ивановича. Других, казалось, он не знал или по крайней мере забывал о них на время. Всегда занятый, умевший создать себе заботы, если их не было, из пустяка сделать серьезный вопрос, - Василий Иванович наполнял таким образом жизнь, не зная скуки, не нуждаясь в чтении, не тяготясь однообразием судовой жизни. Поглощенный службой, он, казалось, был вполне доволен и счастлив, и долгое плавание ему было нипочем. Ничто его не тянуло в Россию. Ни мать, ни сестра, ни невеста не ждали его возвращения.

Он был одним из тех скромных морских служак, которые тянут лямку, никогда не выдаваясь, ни на что не претендуя и всегда оставаясь в тени. Исправный, исполнительный офицер, добрый товарищ, не знавший интриг и служебного пролазничества, он никогда никуда не просился и всегда старался быть подалее от начальства, словно боясь, как бы его не заметили. Лишь через пятнадцать лет службы Василия Ивановича, наконец, назначили старшим офицером на судно, отправлявшееся в кругосветное плавание, и то благодаря хлопотам командира, давно знавшего Василия Ивановича. Сам он никогда бы не решился беспокоить высшее начальство, уверенный, что оно само знает, кто чего достоин. Вдобавок он и трусил начальства, терялся в его присутствии и временами совсем ошалевал. Смотр какого-нибудь адмирала бывал для Василия Ивановича настоящей пыткой. Он заранее волновался, и хотя знал, что на клипере все в исправности, а все-таки трусил.

- А вдруг он да что-нибудь заметит! - говорил обыкновенно в таких случаях Василий Иванович и, лично храбрый, не терявшийся во время бурь и непогод, он падал духом и тихонько крестился, чтобы все "промело" благополучно.

Разумеется, по большей части все "прометало" благополучно, и Василий Иванович радостно пыхтел, когда адмиральская гичка отваливала от борта.

- Антонов! - весело кричал своему вестовому Василий Иванович, спускаясь, после проводов адмирала, в кают-компанию, - достань-ка, братец, бутылочку портерку!

И, весь красный и вспотевший от пережитых тревог и волнений, Василий Иванович с жадностью выпивал стакан-другой "здорового напитка", угощал радушно желающих и мало-помалу приходил в себя.

IV

Хотя Василий Иванович и "донимал чистотой", но никакого страха не наводил на матросов, и матросы были расположены к старшему офицеру. Правда, матросское остроумие прозвало его Чистотой Иванычем, но в этом прозвище было больше добродушного юмора, чем злобы.

- Чистота, ребята, идет! - шепчет, бывало, матрос соседям, завидя, во время утренней уборки, приближавшуюся круглую фигурку Василия Ивановича, и начинал тереть какой-нибудь медный болт, и без того сверкающий, еще с большим ожесточением.

И Василий Иванович рад.

- Чище его, братец, чище его, каналью! - говорит, останавливаясь, Василий Иванович. - Чтобы горел, понимаешь?

- Есть, ваше благородие! - отвечает матрос.

Василий Иванович несется далее и уже шумит на баке, указывая пальцем на какой-нибудь милосияющий блочек, а матросы улыбаются, уменьшая, по уходе старшего офицера, свое ожесточение против меди.

- Наша Чистота не жалеет, братцы, суконок!

- И носит же его, даром что пузастый... Ишь расшумелся!

- Шуметь - шумит, а ведь добер...

- Это что и говорить - правильный человек... Вот только чистотой донимает.

- Одно слово... Чистота Иваныч! - посмеиваются матросы.

По своим теоретическим "морским" убеждениям Василий Иванович "умеренный дантист" и линек считает в некоторых случаях недурным средством исправления.

- Нельзя иногда и не "смазать"! - говорит Василий Иванович. - Нельзя бывает в крайнем случае и не "всыпать"... Всыпал небольшую порцию и... шабаш... Не под суд же отдавать... Пропадет человек!

Однако Василий Иванович, по доброте своего характера, крайне редко применяет на практике свои принципы (хотя и не скрывает их). Если случалось иногда, в минуты вспышки, когда марсафал отдадут не вовремя или где-нибудь "заест" шкот, Василий Иванович, в дополнение к обильным приветствиям, и смажет кого-нибудь, то смажет, по выражению матросов, вовсе "без чувства".

- Ровно комар кусанул! - смеются потом матросы, собравшись "полясничать" на баке... - У нашего Чистоты Иваныча рука, братцы, легкая. А был у нас на фрегате старший офицер, так я вам скажу... рука! И опять же, бил зря... Озвереет и чешет... - рассказывает кто-нибудь из матросов.

- Много их есть таких!.. - подтверждают другие.

- А наш-то, надо правду говорить, зря не дерется! Да и в кои веки!

Обыкновенно Василий Иванович после кулачной расправы чувствовал какую-то неловкость. Не то чтобы он испытывал угрызение совести... нет - он смазал за дело! - а все-таки ему было как-то не по себе, особенно если наказанный матрос был из числа безответных. Вдобавок и веяния времени оказывали свое влияние - то был расцвет шестидесятых годов - и капитан был враг подобных наказаний, и благодаря влиянию этого человека на клипере телесные наказания были изгнаны из употребления{431} задолго до официального их уничтожения.

Еще в начале плавания, вскоре по выходе из Кронштадта, капитан пригласил однажды к себе в каюту офицеров и гардемаринов и высказал свои взгляды на отношения к матросам - взгляды, совсем непохожие на существовавшие тогда во флоте. Он рекомендовал господам офицерам избегать телесных наказаний и кулачной расправы, надеясь, что ни дисциплина, ни "морской дух" не пострадают от этого.