Лев Остерман - Римская история в лицах

Но боги, словно для того, чтобы злодеяние стало явным, послали ясную звездную ночь с безмятежно спокойным морем. Корабль не успел далеко отойти. Вместе с Агриппиной на нем находились только двое из ее приближенных — Креперий Галл, стоявший невдалеке от кормила, и Ацеррония, присевшая в ногах у нее на ложе и с радостным возбуждением говорившая о раскаянии ее сына и о том, что она вновь обрела былое влияние, как вдруг по данному знаку обрушивается отягченная свинцом кровля каюты, которую они занимали. Креперий был ею задавлен и тут же испустил дух, а Агриппину с Ацерронией защитили высокие стенки ложа, случайно оказавшиеся достаточно прочными, чтобы выдержать тяжесть рухнувшей кровли. Не последовало и распадения корабля, так как при возникшем на нем всеобщем смятении очень многие не посвященные в тайный замысел помешали тем, кому было поручено привести его в исполнение. Тогда гребцам отдается приказ накренить корабль на один бок... так что обе женщины не были сброшены в море внезапным толчком, а соскользнули в него. Но Ацерронию, по неразумию кричавшую, что она Агриппина, и призывавшую помочь матери принцепса, забивают насмерть баграми, веслами и другими попавшими под руку корабельными принадлежностями, тогда как Агриппина, сохранявшая молчание и по этой причине неузнанная (впрочем, и она получила рану в плечо), сначала вплавь, потом на одной из встречных рыбачьих лодок добралась до Лукринского озера и была доставлена на свою виллу.

Там, поразмыслив над тем, с какой целью она была приглашена лицемерным письмом, почему ей воздавались такие почести, каким образом у самого берега не гонимый ветром и не наскочивший на скалы корабль стал разрушаться сверху, словно наземное сооружение, а также приняв во внимание убийство Ацерронии и взирая на свою рану, она решила, что единственное средство уберечься от нового покушения — это сделать вид, что она ничего не подозревает. И она направляет к сыну вольноотпущенника Агерина с поручением передать ему, что по милости богов она спаслась от почти неминуемой гибели и что она просит его, сколь бы он ни был встревожен опасностью, которую пережила его мать, отложить свое посещение: в настоящем она нуждается только в отдыхе». (Там же, 14, 4-6)

Между тем Нерон, не ложась спать, ожидает вестей об исполнении замысла. Еще до прибытия Агерина ему доносят, что легко раненная Агриппина спаслась. Нет сомнения в том, что она поняла, кто виновник происшедшего. Трусливого по натуре императора охватывает страх. Ясно, что теперь грозная мать должна решиться на самые крайние меры. Что она предпримет? Вооружив своих рабов или подкупив солдат, она может с минуты на минуту явиться сюда на виллу, чтобы отплатить ему той же монетой. Или завтра обратиться с воззванием к сенату и народу, умоляя вступиться за дочь Германика. Убийство матери, по римским законам, является тягчайшим преступлением. Сумеют ли преторианцы защитить его от ярости толпы? И захотят ли? Как отнесется к случившемуся Бурр? Ни он, ни Сенека не были посвящены в замысел Нерона. Они спокойно спят в дальнем покое. Император посылает за ними. Встревоженные ночным вызовом наставники принцепса являются и потрясенно выслушивают сбивчивый рассказ своего питомца. Попробуем представить себя на их месте:

...Теплая южная ночь. Безмятежный покой вокруг. И, точно в кошмарном сне, непрестанно вышагивающий из угла в угол император. Его искаженное страхом лицо, бессвязные оправдания, истерические всхлипы, мольбы о спасении вперемежку с угрозами и проклятьями. Вот он подбегает к одному окну, другому, всматривается в темноту, тревожно окликает стражу. Потом возвращается и, вдруг лишившись сил, безвольно опускается на низкое кресло. Голова его подергивается, руки свисают вдоль обмякшего тела. Обитая пурпуром спинка кресла в полумраке покоя чернеет, как запекшаяся кровь. На ее фоне белым пятном — лицо Нерона.

Бурр и Сенека молчат. Первое их чувство — отвращение. Потом — горечь от сознания бесплодности всех усилий побороть подлую натуру молодого принцепса. С великим трудом они примирились с отравлением Британика, и вот теперь, четыре года спустя, — новое, еще более гнусное преступление... Потом наваливается тяжкое сознание ответственности за дальнейшую судьбу государства. Зыбкое подобие мира, которое им удавалось поддерживать между Нероном и его столь же преступной матерью, рухнуло. Этим двоим больше не ужиться на земле. Если отступиться сейчас от Нерона — он обречен. Погибнут и они, но не это важно. Они довольно пожили и сумеют умереть достойно. Что будет с Римом? Какими потоками крови заплатят его граждане за годы унижения властной и мстительной правительницы? И каково будет ее правление? С тоской вспоминает Сенека свои мечты о воспитании мудрого и милостивого принцепса... Тягостное молчание длится. Его нарушает только равнодушный шелест волн. Нерон зябко вздрагивает и смотрит расширенными от страха глазами то на одного, то на другого безмолвного участника зловещего совета. Он понимает, что его судьба сейчас в их руках. Через окно доносятся приглушенные елова команды и мерные шаги солдат — сменяется караул преторианцев. Молчание длится. Наконец Сенека хриплым, не своим голосом спрашивает Бурра: «Ты можешь приказать воинам умертвить Агриппину?» Тот отвечает, что преторианцы присягали в верности всему дому Цезарей и, помня Германика, не осмелятся поднять руку на его дочь. Потом, помолчав минуту, добавляет: «Пусть Аникет с верными ему людьми докончит начатое дело». Нерон вскакивает с кресла. Он понимает, что получил свободу действий. Дрожа, как в лихорадке, требует немедленно прислать к нему Аникета. Ему докладывают, что прибыл посланец от Агриппины. Нерон приказывает рабам подбросить прибывшему под ноги меч и тут же заключить его в оковы. В голове императора мгновенно возник план объявить, что мать послала к нему убийцу и, будучи уличена в этом, покончила с собой. Сенека и Бурр с содроганием, но молча наблюдают за действиями Нерона.

...Багровая луна поднялась над горизонтом, когда отряд военных моряков во главе со своим префектом быстрым маршем направился к вилле Агриппины. На римском флоте служили только вольноотпущенники. Слова «дочь Германика» для них пустой звук.

«Аникет, — заканчивает свой рассказ Тацит, — расставив вокруг виллы вооруженную стражу, взламывает ворота и, расталкивая встречных рабов, подходит к дверям занимаемого Агриппиною покоя; возле него стояло несколько человек, остальных прогнал страх перед ворвавшимися. Покой был слабо освещен — Агриппину, при которой находилась только одна рабыня, все больше и больше охватывала тревога: никто не приходит от сына, не возвращается и Агерин: будь дело благополучно, все шло бы иначе. А теперь — пустынность и тишина, внезапные шумы — предвестия самого худшего. Когда и рабыня направилась к выходу, Агриппина, промолвив: «И ты меня покидаешь», — оглядывается и, увидев Аникета с сопровождавшими его триерархом Геркулеем и флотским центурионом Обаритом, говорит ему, что если он пришел проведать ее, то пусть передаст, что она поправилась. Если совершить злодеяние, то она не верит, что такова воля сына: он не отдавал приказа об умерщвлении матери. Убийцы обступают тем временем ее ложе. Первым ударил ее палкой по голове триерарх. И, когда центурион стал обнажать меч, чтобы ее умертвить, она, подставив ему живот, воскликнула: «Поражай чрево!», — тот прикончил ее, нанеся множество ран». (Там же, 14, 8)