Вера Мильчина - Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Свой распорядок был у светской парижской публики. Утренние часы до полудня посвящались сну и домашним делам. Затем происходил завтрак – трапеза сугубо частная, на которую гости не допускались. После двух часов наступало «утро» в светском смысле этого слова; в это время дамы из «хорошего общества» открывали двери своих салонов для друзей и знакомых. «Малые» утренние приемы были предназначены лишь для самых близких друзей, а «большие» – для более широкого круга. В эпоху Реставрации дамы принимали ежедневно, при Июльской монархии установился новый порядок: теперь у каждой из дам был «свой» день недели, отведенный для приемов без приглашения. Маркиза из пьесы Альфреда де Мюссе «Надо, чтобы дверь была либо открыта, либо закрыта» (1845) объясняет, отчего возник этот обычай:

«Сегодня в самом деле мой день, хотя зачем он мне, я толком не знаю. Впрочем, в этой моде есть смысл. Матери наши оставляли двери своих гостиных открытыми всю неделю, в ту пору хорошее общество было немногочисленно, и у каждой из дам собирался узкий круг завсегдатаев, среди которых было полно людей невыносимо скучных. Теперь же, когда дама принимает, к ней является весь Париж, а по нашим временам весь Париж – это действительно весь город, от центра до окраин. У себя дома чувствуешь себя точь-в-точь как на площади. Вот и пришлось каждой даме завести свой день для приемов. Это единственный способ видеться друг с другом как можно реже, так что когда хозяйка дома говорит: я принимаю по вторникам, всем ясно, что на самом деле это значит: а в остальные дни недели оставьте меня в покое».

В салоне. Худ. Э. Лами, 1841

Около шести наступало время обеда, затем светские люди отправлялись в театр и на балы (которые, как правило, начинались поздно – около 10 вечера, а порой и в полночь – и продолжались до 4 часов ночи, а то и до 6 утра). После полуночи на больших балах подавали ужин.

Жизнь отдельных участков города также проходила по раз и навсегда заведенному порядку. В главе восемнадцатой уже рассказывалось об особых «расписаниях» прогулок в саду Тюильри и Люксембургском саду. Что же касается хронологии жизни на Бульварах, то ее выразительно описал Бальзак: «Бульвар никогда не остается одним и тем же, все содрогания Парижа передаются ему: у него есть часы меланхолии и часы веселья, часы опустения и часы бешеного движения, часы целомудренные и часы постыдные. В семь часов утра ничьи каблуки не стучат по тротуару, ни один экипаж не грохочет по мостовой. Самое раннее в восемь часов бульвар пробуждают тяжелые шаги носильщика с ношей на плечах, стук первых кабриолетов, крики рабочих в блузах, спешащих на стройку. Еще не подняты жалюзи, лавки закрыты, как устричные раковины. Зрелище, незнакомое многим парижанам, которые считают, что бульвар всегда наряден. <���…> В девять часов бульвар уже суетится, как гризетка, там и сям появляются на тротуарах пронырливые люди в пальто. Часов в одиннадцать кабриолеты мчатся на судебные процессы, к очередным платежам, к присяжным стряпчим, к нотариусам; они везут уже почти созревшие банкротства, везут задатки биржевым маклерам, <���…> везут портных, везут белошвеек – словом, весь деловой и утренний парижский люд. К полудню бульвар уже голоден, на бульварах завтракают, проезжают биржевики. Наконец, между двумя и пятью часами жизнь бульваров достигает своего апогея, они бесплатно дают пышный спектакль. Три тысячи магазинов сверкают…»

Не только парижский день, но и парижский год тоже имел свое довольно жесткое расписание, об особенностях которого уже говорилось в разных главах книги. Напомним о них.

Светский и политический Париж оживал зимой и «впадал в спячку» летом, когда оканчивался бальный сезон и закрывалась парламентская сессия. Русский дипломат Виктор Балабин не случайно сравнил французскую столицу в летнее время со зрительным залом, который зрители постепенно покидают после конца спектакля.

Если палаты парламента обычно начинали работу в октябре-ноябре, а заканчивали порой в июне или даже июле, то светский сезон был еще короче: он длился с декабря до Пасхи. Салоны открывали свои двери после летне-осенней паузы один за другим, причем по традиции последними начинали принимать гостей обитатели аристократического Сен-Жерменского предместья. До Великого поста главным пунктом программы светской жизни были танцы: балы в частных домах и в Опере, костюмированные балы по случаю карнавала, балы благотворительные. Во время Великого поста танцевали меньше и больше слушали музыку. Конец светского сезона обычно совпадал с последним представлением в Итальянской опере, которое происходило в самом конце марта или в начале апреля. На Страстной неделе наступала пора «прогулки в Лоншан» (о которой подробно рассказано в главе восемнадцатой), а после Пасхи парижский свет начинал готовиться к переезду на летние квартиры. Конечно, кое-какие светские мероприятия происходили и в мае, но они уже воспринимались как прощальные. В отличие от лондонских аристократов, которые зиму проводили в поместьях, а с наступлением теплых дней возвращались в Лондон, богатые парижане на лето уезжали в загородные дома.

Летом Париж пустел; в городе не оставалось никого, кроме бедных тружеников, которые зарабатывали недостаточно для того, чтобы поехать отдыхать, и провинциалов, приехавших полюбоваться столицей. Конечно, на месте были торговцы, но они изнывали от тоски, поскольку в отсутствие светской публики некому было не только покупать модные товары, но даже любоваться ими. Не лучше обстояло дело и в сентябре, тем более что на этот месяц приходились школьные каникулы, длившиеся до начала октября. В это время модному человеку нечего было делать на парижских бульварах или в саду Тюильри. Дельфина де Жирарден в шутку даже предлагала тем, кому не по средствам уехать на отдых по-настоящему, этот отъезд симулировать: затвориться дома и сидеть при закрытых ставнях с утра до поздней ночи, выходить на улицу только затемно, а при встрече со знакомыми делать вид, что те обознались.

Поздней осенью парижане постепенно возвращались в город, и светский сезон начинался вновь.

Впрочем, Париж пустел не только летом, но и в выходные дни, если стояла хорошая погода. Рабочие отправлялись за заставы в кабачки, где, славно погуляв в воскресенье, нередко «прихватывали» и понедельник. Представители крупной буржуазии, нотариусы и стряпчие, биржевые маклеры и дельцы, уезжали (с субботы до вечера воскресенья) в загородные поместья в окрестностях Парижа; наличие такого имения становилось почти непременным признаком благосостояния. По свидетельству современника, в 1825 году в Париже было не меньше 20 000 любителей провести воскресный день в своем загородном имении.