Владислав Петров - Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах

Поэтому нельзя без иронии воспринимать стихи дяди великого поэта — вечно восторженного Василия Львовича Пушкина, преподнесенные Наталье Петровне в 1819 году на очередные именины:

Легко представить, какого свойства веселие рождало «присутствие» Голицыной у петербургской молодежи…

Стоит ли удивляться тому, что столь колоритная фигура породила множество легенд. Ходили слухи, будто бы Голицына знает некие мистические тайны, ее имя часто связывалось с именем знаменитого авантюриста, предсказателя, мага и алхимика Сен-Жермена, старшего современника и духовного учителя Калиостро и Казановы, а ее долголетие — с эликсиром бессмертия, когда-то якобы созданным Сен-Жерменом.

По одной из легенд, известной по рассказу друга Пушкина Павла Нащокина, однажды к Наталье Петровне пришел просить денег внук Сергей Григорьевич Голицын по прозвищу Фирс [34] Между прочим, Сергей Григорьевич был не обделен литературным талантом, писал стихи и прозу, причем на трех языках — русском, французском и польском. В обществе он слыл величайшим остроумцем. Среди его выдумок — оперная труппа, состоящая из одних мужчин, которые, однако, исполняли и женские роли. Нередко эта труппа давала спектакли в доме княгини Натальи Петровны на Малой Морской улице, который вошел в историю как «дом Пиковой дамы». , накануне в пух и прах проигравшийся в карты. Денег княгиня ему не дала, но назвала три карты, с помощью которых можно отыграться. Когда-то, в пору ее далекой молодости, эти карты якобы были названы ей в Париже Сен-Жерменом. Внук поспешил воспользоваться советом бабушки и вернул проигранное состояние. Эта история стала известна Пушкину и легла в основу сюжета повести «Пиковая дама», а княгиня Голицына стала прототипом графини Анны Федотовны.

Впервые Пушкин увидел Голицыну в ее имении Большие Вязёмы [35] Село Большие Вязёмы в XVI веке были родовой вотчиной Бориса Годунова, позднее загородным дворцом Дмитрия Самозванца. В 1694 году Петр I в благодарность за верность во время стрелецкого бунта подарил село боярину Борису Голицыну, и оно надолго закрепилось за Голицыными. , куда девятилетним мальчиком его привозила бабушка Мария Алексеевна Ганнибал. Вряд ли Наталья Петровна обратила на него тогда какое-то особое внимание. А вот юный Пушкин, судя по всему, запомнил княгиню, как раз разменявшую восьмой десяток. Позже он видел ее не раз, слышал о ней десятки историй. Ко времени же написания «Пиковой дамы» Голицыной шел девяносто пятый год.

Повесть была закончена осенью 1833 года, а в апреле 1834-го Пушкин записал в дневнике: «Моя “Пиковая дама” в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семерку и туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и кн. Н[атальей] П[етровной] и, кажется, не сердятся». Сказано это с видимым облегчением. Поэт всерьез опасался, что похожая на героиню повести старуха Голицына разгневается и пожалуется царю, но, к счастью, ничего подобного не случилось. Толи Наталье Петровне просто не донесли о повести Пушкина, то ли она, и в старости сохранившая ясность ума, не сочла его провинность достойной внимания. Кстати, за несколько лет до этого, 18 марта 1823 года, Голицына, бывшая на середине девятого десятка, писала князю Петру Вяземскому о пушкинском «Кавказском пленнике»: «Мне кажется, он очень хорош. Жаль только, что прекрасная черкешенка расточает свои чувства ради такого пресыщенного героя». Оценка незамысловатая, но точная.

Не заметить сходство княгини Натальи Петровны с графиней Анной Федотовной просто невозможно. «Графиня… конечно, не имела злой души, но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди. Она участвовала во всех суетнях большого света, таскалась на балы, где сидела в углу разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое украшение большой залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ей не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо». Облик и привычки Голицыной отражены в повести до мельчайших деталей. Да и сам Александр Сергеевич порой путал персонажа с прототипом — недаром в черновиках «Пиковой дамы» он несколько раз называет свою героиню княгиней. В тех же случаях, когда Пушкину не хватило каких-то штрихов, он воспользовался тем, что знал о дочери княгини — Екатерине. Именно Екатерина прославилась в Париже своей красотой и заслужила имя la Vénus moscovite, то есть московской Венеры, которое Пушкин приписал графине Анне Федотовне в молодости.

Что же до карт, то они были, конечно, страстью самой княгини-матери — особенной ее страстью! До последних дней Наталья Петровна любила раскладывать пасьянсы и, поскольку плохо видела, заказала для себя карты вдвое крупнее обычных. Поигрывала она в карты и в молодости, в том числе в Версале, при дворе французского короля Людовика XV. Во Франции, где ее отец был русским послом, она жила как раз в те годы, когда при дворе Людовика приобрел небывалую популярность Сен-Жермен. Тогда она и могла встречаться с этим, по словам Пушкина, «человеком очень замечательным» и даже — почти наверняка — за ломберным столом. Правда, в то время при французском дворе был популярен не фараон, которым увлекалась героиня «Пиковой дамы», а ландскнехт [36] Принцип игры в фараон и ландскнехт один и тот же. Выигравший определяется совпадением или несовпадением карты, открытой банкометом, с картой понтера. .

Интересно, знал ли Пушкин, когда называл Сен-Жермена человеком очень замечательным, что у того не было… подлинной биографии? Во всяком случае, ее, кроме, разумеется, самого Сен-Жермена, не знал никто. Настоящее имя, время и место рождения этого человека неизвестны. Во Франции, Англии, Голландии и России его знали, как графа Сен-Жермена, но в других местах он был то маркизом де Монферра, то графом Белламаром, то шевалье Шеннингом, то шевалье Уэлдоном, то графом Салтыковым или Солтыковым («о» в старую русскую фамилию вкралось, вероятно, по недостаточному знанию языка), то графом Цароги, то принцем Ракоци, то (уже «после смерти», которую его поклонники отказываются признавать) графом Габалисом, синьором Гуальди, графом Гомпешом. Он называл себя, как видим, то графом, то маркизом, то принцем, но, скорее всего, все эти титулы присвоил себе сам. Из существующих версий явствует, что Сен-Жермен мог быть испанским иезуитом; португальцем; немцем — членом общества иллюминатов, таинственного ответвления масонства; эльзасским евреем; сыном сборщика налогов из Сен-Жермено в Савойе; сыном Марии де Нейбург, жены Карла II Испанского, и португальского еврея; одним из сыновей венгерского графа Ракоци.