Роберт Стивенсон - Похищенный, или приключения Дэвида Бэлфура Катриона

- Боже, где моя голова, ведь я забыла сообщить вам новость! - воскликнула Катриона и рассказала мне, что получила письмо от отца: он пишет, что его перевели в Замок, где она может завтра его навестить, и что дела его улучшаются. - Вам это, наверное, неприятно слышать, - сказала она. - Но можно ли осуждать моего отца, не зная его?

- Я и не думаю его осуждать, - ответил я. - И даю вам слово, я рад, что у вас стало легче на душе, а если я и приуныл, что, должно быть, видно по моему лицу, то согласитесь, что сегодня неподходящий день для примирений и что люди, стоящие у власти, - совсем не те, с кем можно поладить. Я все еще не могу опомниться после встречи с Саймоном Фрэзером.

- О, как можно их сравнивать! - воскликнула она. - И кроме того, не забывайте, что Престонгрэндж и мой отец Джемс Мор - одной крови.

- В первый раз об этом слышу, - сказал я.

- Странно, как мало вы вообще знаете, - заметила Катриона. - Одни называют себя Грантами, другие Макгрегорами, но все принадлежат к одному клану.

И все они сыны Эпина, в честь которого и названа наша страна.

- Какая страна? - спросил я.

- Моя и ваша, - ответила Катриона.

- Как видно, сегодня для меня день открытий, - сказал я, - ибо я всегда думал, что моя страна называется Шотландией.

- А на самом деле Шотландия - это страна, которую вы называете Ирландией, - возразила она. - Настоящее же, древнее название земли, по которой мы ходим и из которой сделаны наши кости, - Эпин. И когда наши предки сражались за нее с Александром и римлянами, она называлась Эпин. И до сих пор так называется на вашем родном языке, который вы позабыли!

- Верно, - сказал я, - и которому я никогда не учился. - У меня не хватило духу вразумить ее относительно Александра Македонского.

- Но ваши предки говорили на нем из поколения в поколение, - заявила она, - и пели колыбельные песни, когда ни меня, ни вас еще и в помине не было. И даже в вашем имени еще слышится наша родная речь. Ах, если бы мы с вами могли говорить на этом языке, вы бы увидели, что я совсем другая! Это язык сердца!

Дамы угостили меня вкусным обедом, стол был сервирован красивой старинной посудой, и вино оказалось отменным; очевидно, миссис Огилви была богата. За столом мы оживленно болтали, но, заметив, что солнце быстро клонится к закату и по земле потянулись длинные тени, я встал и откланялся. Я уже твердо решил попрощаться с Аланом, и мне нужно было найти и осмотреть условленное место при дневном свете. Катриона проводила меня до садовой калитки.

- Долго я вас теперь не увижу? - спросила она.

- Мне трудно сказать, - ответил я. - Быть может, долго, а быть может, никогда.

- И это возможно, - согласилась она. - Вам жаль?

Я наклонил голову, глядя на нее.

- Мне тоже, и еще как, - сказала она. - Мы мало виделись с вами, но я вас высоко ценю. Вы храбрый и честный; со временем вы, наверное, станете настоящим мужчиной, и я буду рада об этом услышать. Если даже случится худшее, если вам суждено погибнуть... что ж! Помните только, что у вас есть друг. И долго-долго после вашей смерти, когда я буду совсем старухой, я стану рассказывать внукам о Дэвиде Бэлфуре и плакать. Я расскажу им, как мы расстались, что я вам сказала и что сделала. "Да сохранит и направит вас бог, так будет молиться ваша маленькая подружка" - вот что я сказала, и вот что я сделала...

Она схватила мою руку и поцеловала ее. Это так меня поразило, что я вскрикнул, словно от боли. Лицо ее зарделось, она взглянула мне в глаза и кивнула.

- Да, мистер Дэвид, - сказала она, - вот что я думаю о вас. Вместе с поцелуем я отдала вам душу.

Я видел на ее лице воодушевление и рыцарский пыл смелого ребенка, но не больше того. Она поцеловала мне руку, как когда-то целовала руку принцу Чарли, в порыве высокого чувства, которое неведомо людям обычного склада. Только теперь я понял, как сильно я ее люблю и какой трудный путь мне еще нужно пройти для того, чтобы она думала обо мне, как о возлюбленном. И все же я чувствовал, что уже немного продвинулся на этом пути и что при мысли обо мне сердце ее бьется чуть чаще, а кровь становится чуть горячее.

После великой чести, которую она мне оказала, я уже не мог произнести какую-нибудь обычную любезность. Мне даже трудно было говорить: в голосе ее звучало такое вдохновение, что у меня готовы были хлынуть слезы.

- Благодарю господа, что вы так добры, дорогая, - сказал я. - Прощайте, моя маленькая подружка. - Я назвал ее так, как она назвалась сама; затем поклонился и вышел за калитку.

Путь мой лежал по долине вдоль реки Лит, к Стокбриджу и Силвермилзу. Тропинка бежала по краю долины, посреди журчала и звенела река, низкое солнце на западе расстилало свои лучи среди длинных теней, и с каждым извивом тропы передо мной открывались все новые картины, точно за каждым поворотом был новый мир. Думая об оставшейся позади Катрионе и ждавшем меня впереди Алане, я летел, как на крыльях. Мне бесконечно нравились и здешние места, и этот предвечерний свет, и говор воды; я замедлил шаг и огляделся по сторонам. И потому, а также по воле провидения - увидел недалеко позади себя в кустах рыжую голову.

Во мне вспыхнул гнев; я круто повернул назад и твердым шагом пошел обратно. Тропа проходила рядом с кустами, в которых я заметил рыжую голову. Поравнявшись с засадой, я весь напрягся, готовясь встретить и отразить нападение. Но ничего не случилось, я беспрепятственно прошел мимо, и от этого мне стало только страшнее. Еще светило солнце, "о вокруг было совсем пустынно. Если мои преследователи упустили такой удобный случай, то можно было предположить лишь одно: они охотятся за кем-то поважнее, чем Дэвид Бэлфур. Ответственность за жизнь Алана и Джемса легла мне на душу тяжким бременем.

Катриона все еще была в саду, одна.

- Катриона, - сказал я, - видите, я вернулся.

- И на вас нет лица! - воскликнула она.

- Я отвечаю за две человеческие жизни, кроме своей собственной, сказал я. - Было бы преступно и позорно ходить, не остерегаясь. Я не знаю, правильно ли я поступил, придя к вам. Я был бы очень огорчен, если бы навлек этим беду на нас обоих.

- Есть человек, который был бы огорчен еще больше и уже сейчас огорчен вашими словами, - проговорила она. - Скажите по крайней мере, что я такого сделала?

- О, вы! Вы ничего не сделали, - ответил я. - Но когда я вышел, за мной следили, и я могу назвать того, кто шел за мной по пятам. Это Нийл, сын Дункана, слуга вашего отца и ваш.

- Вы, разумеется, ошиблись, - сказала она, побледнев. - Нийл в Эдинбурге, его послал с каким-то поручением отец.

- Вот этого я и боялся, - сказал я, - то есть последних ваших слов. А если вы думаете, что он в Эдинбурге, то, кажется, я смогу доказать, что это не так. У вас, конечно, есть условный сигнал на случай необходимости, сигнал, по которому он поспешит к вам на помощь, если сможет услышать и добежать?