Герд- Хельмут Комосса - Немецкая карта: Тайная игра секретных служб: Бывший глава Службы военной контрразведки рассказывает.

Николай Булганин (1895–1975; на фото слева), Председатель Совета Министров СССР, вместе с Конрадом Аденауэром (на фото в центре) и Никитой Сергеевичем Хрущевым в сентябре 1955 г. в бывшем загородном доме Максима Горького, предоставленном в распоряжение Аденауэра на время его визита в Москву.

Во время войны Олег К., как он мне рассказал, попал в немецкий плен и со временем стал убежденным противником коммунизма. Он искал контакта с теми немцами, которые были бы заинтересованы в сотрудничестве между немцами и русскими. Кроме того, он изъявлял готовность читать лекции о германо–российских отношениях и коммунизме. В тот вечер мне не удалось с достаточной ясностью определить его политическую ориентацию. Тем не менее он произвел на меня впечатление человека, которому можно доверять.

После смерти Иосифа Виссарионовича Сталина я чувствовал себя обязанным предпринять все, что могу, все, что от меня зависит, чтобы мои фронтовые товарищи перестали страдать в лагерях, разбросанных от Восточной Пруссии до Сибири, и умирать там в условиях, унизительных для человеческого достоинства. Движимый этим чувством долга, я и написал тогда это письмо, которое, возможно, в какой- то мере способствовало тому, что уже в 1953 г. Конрад Аденауэр отправился–таки в Москву.

Текст этого письма Булганину я больше двадцати лет храню в одном из ящиков моего письменного стола и в моей памяти.

Историку, наверное, было бы интересно узнать, что во время визита Аденауэра в Москву, который проходил с 8 по 14 сентября 1955 г., непосредственно перед подписанием соглашения об установлении дипломатических отношений между СССР и Федеративной Республикой Германией тогдашний Председатель Совета Министров Советского Союза Николай Булганин за несколько минут до начала банкета в Кремле отвел Конрада Аденауэра в сторонку и сказал ему: «Напишите мне письмо, господин федеральный канцлер, и мы передадим вам всех — всех до единого! Даем вам честное слово! Напишите мне письмо в ближайшее время».

Конрад Аденауэр пообещал написать такое письмо, и согласие благодаря этому было достигнуто. Де–факто же Конрад Аденауэр, дав такое обещание советскому руководству, отступил от доктрины Хальштейна в обмен на освобождение 9626 немецких военнопленных из лагерей Советского Союза. Доктрина Хальштейна, опираясь на Основной закон, выражала требование федерального правительства единолично представлять интересы всей Германии в соответствии с нормами международного права. Цель этой доктрины заключалась в международной изоляции ГДР, то есть в недопущении ее признания государствами, не входящими в Восточный блок. Согласно этой доктрине, федеральное правительство не имело права устанавливать или поддерживать отношения на основе международного права с какими бы то ни было, за исключением СССР, странами, признавшими ее на дипломатическом уровне. Так, следуя этому принципу, Федеративная Республика после 1957 г. разорвала дипломатические отношения с Югославией, а в 1963 г. и с Кубой. Официально от доктрины Хальштейна в ходе осуществления новой политики в отношении германского вопроса и восточной политики лишь в 1973 г. отказался тогдашний Федеральный канцлер Вилли Брандт.

Для Советского Союза установление дипломатических отношений с Федеративной Республикой было настолько важным делом, что они тут же приостановили разработку плана по похищению главы Федеральной разведывательной службы (BND) Рейнхарда Гелена.

Репатриация немецких военнопленных была первым случаем «торговли людьми» после окончания Второй мировой войны, за которым в дальнейшем последовали многие другие, осуществлявшиеся в рамках развития внутригерманских отношений. Возвращение военнопленных на родину стоило той уступки, на которую пошел Конрад Аденауэр. За это мы должны быть ему вечно благодарны. Те немецкие военнопленные, что были отпущены домой в 1955 г., никогда не забывали об этой его заслуге.

Осенью 1979 г. русский генерал Книрков, первый советский военный атташе в Федеративной Республике Германии, во время нашей первой с ним беседы в Бонне определенным образом намекал, что «письмо» тогда «было получено» и в конечном итоге привело к приглашению Конрада Аденауэра посетить Москву. Было ли это первым письмом, за которым потом по инициативе Булганина, возможно, последовало «настоящее», второе, подписанное Конрадом Аденауэром? Советское руководство испытывало тогда, с уходом Сталина, чувство неуверенности, тем не менее оно хотело прозондировать, какие намерения могли бы скрываться за этим весьма своеобразным письмом Булганину. Булганин, Хрущев, Маленков и Берия, тогдашний глава советской разведки, прочли это письмо — в этом я после беседы с Книрковым в Бонне совершенно уверен. Это письмо, вероятно, можно найти в каком–нибудь сейфе в подвалах КГБ, ныне именуемого ФСБ (Федеральная служба безопасности), в Москве. ФСБ располагается в том же здании, в каком располагался прежде КГБ, и живет и действует по тем же традициям. Письмо было написано от руки, а не напечатано на пишущей машинке с кириллической клавиатурой, как это можно было бы сделать сегодня; но для русских специалистов, которым пришлось его переводить, это не имело особого значения. Тут самое время заметить, что в русских канцеляриях вплоть до конца 50–х гг. рабочий процесс обеспечивался самыми примитивными техническими средствами. Русские готовились к осуществлению космического полета, приступили к строительству самых современных подводных лодок, привлекая для этой цели немецких офицеров–подводников, сидевших в лагерях военнопленных. Однако в областях, которые казались им гораздо менее важными, для них был характерен поистине умопомрачительный бюрократический примитивизм. При всем том во главу угла ставился итоговый результат. При такой постановке вопроса было совершенно не важно, достигался ли этот результат с помощью электрической пишущей машинки новейшего образца марки IBM или же «детской арфы», если выражаться нашей уничижительной терминологией, принятой среди военнопленных. «Арфа» эта представляла собой не что иное, как счеты, на каких считали в детских садах, тем не менее, пусть со скрипом, она приводила «специалиста» к результатам, получаемым на удивление быстро. Но так ведь, как считали мы до 1945 г., невозможно выиграть войну! А вот и нет — выиграть было можно!

Пребывание в плену было, между прочим, своеобразной высшей школой жизни, благодаря которой мы, немецкие солдаты, поняли, на что способны люди в крайних ситуациях, какие страдания и лишения способны перетерпеть, но вместе с тем и на какие жертвы готовы пойти ради товарищей. К тому же мы узнали истинный характер русских людей, которых мы прежде совершенно неверно оценивали.