Игорь Закурдаев - Владимирский централ. История Владимирской тюрьмы

Но о тюремном ларьке надо рассказать особо. Он бывает дважды в месяц — раз в пятнадцать дней. За несколько дней до этого заключенные начинают гадать — когда? В обед надзиратель через кормушку подаст список продуктов, которые можно купить, и бланки для каждого заключенного. После обеда он собирает заполненные бланки — кто что хочет купить, и продукты могут принести или в тот же день вечером или на следующий утром. Все напряженно ждут этого момента. Вернее, ждут и обсуждают не все: один лишен ларька, другой имеет право купить, да у него нет денег — некому прислать; мог бы сосед написать своим родным, прислали бы денег товарищу, два с полтиной в месяц никого не разорят — да ведь письма проверяет цензура, не пропустят такую просьбу. Итак, одни с нетерпением, другие с грустью ждут дня, когда можно заказать продукты. Что купить, как распорядиться этой суммой в один рубль двадцать пять копеек? Я имею право купить до двух килограммов хлеба (с 1961 года — только черного), до 200 г маргарина, до 200 г колбасы, до 200 г сыру… Масло, сахар — это в ларьке запрещено. Но разрешенной суммы не хватит, чтобы купить то, на что я имею право, тем более что колбаса и сыр только дорогие, по три рубля — три рубля сорок копеек. Кроме того, нужно мыло, зубной порошок, носки, конверты. Так что приходится брать колбасы, сыра, маргарина даже меньше, чем разрешено (от хлеба никто не откажется — он стоит дешево, и им можно хоть раз наесться досыта). А тем, кто курит, и того хуже: почти все деньги уходят на курево. В тюрьмах курят много, пачки махорки хватает от силы на два дня; а в ларьке махорки нет, только папиросы — «Беломор», по двадцать две копейки пачка, «Север» — четырнадцать копеек. Пачки на день еле-еле хватит, значит, в дополнение к махорке надо бы еще двадцать пачек в месяц — двух с полтиной не хватит…

Но вот принесли заказанные продукты. Изголодавшиеся за две недели люди набрасываются на них и съедают все за каких-нибудь два-три часа — и два кило хлеба, и маргарин, и сыр, и колбасу — что там купили. Далеко не у всех хватает выдержки растянуть удовольствие на два-три дня; и снова на голодном пайке две недели — чтобы потом набить себе желудок двумя килограммами зараз.

Я тоже решил наесться досыта; съел буханку хлеба сразу, мне стало очень плохо, поднялась изжога, замутило, но сытым все равно я себя не почувствовал, глазами ел бы еще и еще.

Очень скоро у заключенных в тюрьме начинаются желудочные болезни, катары, колит, язвы. От неподвижности — геморрой, болезни сердца. От всего вместе — нервные болезни. В тюрьме нет ни одного здорового человека, разве что новички, да и те ненадолго. Во всяком случае среди тех, с кем меня сталкивала судьба и начальство с 1961-го по 1963 год, не было ни одного здорового.

Нет, невозможно передать, что это такое, эта пытка голодом. Кто сам не пережил ее, тот вряд ли поймет.

…Наступает утро. Задолго до подъема уже никто из нас пятерых не спит. Все ждут подъема, а вслед за ним — хлеба. Только прогудел подъем — встаем. Наиболее нетерпеливые расхаживают по камере: два шага вперед, столько же назад. Всем ходить невозможно — нет места, поэтому остальные сидят. Ждут сидя. Вот прошла оправка. Открывают кормушку, в нее заглядывает раздатчик — сверяет для верности наличие со списком. Вся камера уже у кормушки — скорей бы, скорей!

Начинают подавать пайки. Один заключенный взял поскорее пайку и отошел, другой караулит у кормушки пайку побольше, пытается на глаз определить и выбрать кусок побольше, ревниво сравнивает свой кусок с куском соседа — как будто эти десять граммов спасут его от голода! Дальше один несет свой хлеб в «буфет», в свою ячейку. Другой старательно и аккуратно разламывает его на три части: к завтраку, обеду и ужину. Все крошки при этом тщательно подбирает — и в рот. Третий не выдерживает и съедает всю пайку тут же, у кормушки, еще до завтрака. И как же он потом смотрит весь день на своих более терпеливых сокамерников, когда они обедают и ужинают с хлебом!

А каково весь день испытывать мучительный голод, зная, что в твоей ячейке лежит твой хлеб, оставленный на обед и на ужин! Помнишь про этот хлеб весь день до ужина, пока хоть кусочек еще есть. Как тебя тянет к нему! Как хочется достать его и съесть! Иногда не выдерживаешь, подходишь к ящику, отламываешь крохотный кусочек корочки — положишь его на язык или за щеку и сосешь, стараясь протянуть подольше, сосешь, как ребенок конфету, только этот кусочек хлеба еще слаще. Но вот корочка кончилась — и как тебя опять тянет к хлебу!

А.Н. Кузнецов, старший по корпусу. Владимирская тюрьма. 1960 г .

Вот так и идет день за днем. Ложишься спать и думаешь: скорее бы ночь прошла да хлеба дали. Встал, дождался хлеба, баланды, еще пьешь ее, а уже думаешь: скорей бы обед, торопишь вечер, скорей бы ужин. Вытирая корочкой (если есть) со дна миски следы картофельного пюре, мечтаешь — скорей бы отбой, а за ним утро, свою пайку получишь… Свой счет времени, свой календарь у зэка в тюрьме: хлеб — завтрак — обед — ужин, и снова хлеб — завтрак — обед — ужин, день за днем, месяц за месяцем, год за годом».

В этот период во Владимирской тюрьме отбывали срок:

ПИМЕНОВ РЕВОЛЬТ ИВАНОВИЧ (1958–1963), осужден за антисоветскую агитацию; математик, подготовил в тюрьме к защите кандидатскую диссертацию, написал воспоминания «С бериевцами во Владимирской тюрьме». После освобождения был депутатом Верховного Совета Российской Федерации, работал над проектом новой Конституции России;

ЛЮБАРСКИЙ КРОНИД АРКАДЬЕВИЧ (1974–1977), диссидент. Арестован 17 января 1972 года Следственным отделом КЕБ при Совете Министров СССР за антисоветскую агитацию. В ходе проведения обыска у него на квартире было найдено более 600 документов, книг и рукописей самиздата. До задержания был старшим научным сотрудником НИИ содержания и методов обучения Академии педагогических наук СССР. Активно участвовал в распространении самиздата. Осужден Московским областным судом 30 октября 1972 года по статье 70, ч. 1, УК РСФСР на пять лет лишения свободы. Находясь в лагере, в 1974 году выдвинул идею создания единого Дня сопротивления политических заключенных, с тех пор день 30 октября отмечался как День политзаключенного в СССР. С 1991 года стал Днем памяти жертв политических репрессий. За активную антисоветскую агитацию и отрицательное влияние на заключенных по Определению Зубово-Полянского народного суда Мордовской АССР от 16 октября 1974 года водворен до конца срока в тюрьму. Прибыл во Владимирскую тюрьму 22 октября 1974 года. После освобождения из тюрьмы жил в городе Таруса Калужской области. Под давлением властей 14 октября 1977 года вместе с семьей покинул СССР. Жил в Германии, работал на радиостанции «Свобода». В 1989 году вернулся из эмиграции и вошел в состав возрожденной Московской Хельсинкской группы. В 1994–1996 годах был ее председателем. В 1992 году Любарскому К. А. и его семье вернули российское гражданство. В 1991 году был участником обороны Белого дома, а во время октябрьских событий 1993 года оборонял радиостанцию «Эхо Москвы». В 1993 году, переехав в Москву, был первым заместителем главного редактора журнала «Новое время». Был членом Комиссии по гражданству, участвовал в разработке либерального «Закона о гражданстве». Входил в состав Конституционного совещания, автор нескольких статей новой Конституции, важнейшими из которых считал статьи о свободе передвижения и выбора места жительства, а также о свободе выезда за пределы России. После принятия Конституции совещание было преобразовано в Общественную палату при Президенте РФ, из которой в 1994 году Любарский вышел в знак протеста против войны в Чечне. 23 мая 1996 года К.А. Любарский утонул во время поездки на остров Бали. Похоронен в колумбарии на Донском кладбище в городе Москве;