Александр Стрыгин - Расплата

Василий промолчал.

- Андрей, он зазнаваться стал, - продолжал Ефим. - В твою саманку, говорит, лошадей поставим... Это тех, что для конницы купили... Тебе, говорит, советская власть дала барскую фатеру. Что ж, что дала, а вдруг енаралы нажмут и коммунию разгонят - куда мне с псарней своей деваться? Под кусты? Это дело не шутейное. Что ж я, на конском помете жить тогда буду?

- Не разгонят, батя, - убежденно сказал Василий, хлопнув Ефима по плечу. - Постоим за коммуну насмерть!

- А зачем же тебя от нас берут, коль дело твердое? - сощурился Ефим, взглянув в глаза зятю. - Ты начинал дело, так и продолжай.

- Командиры нужны фронту, - уклончиво ответил Василий, - а Андрей хозяйство знает. Ты бы и то справился - дело-то налажено.

Ефим от такой похвалы чуть не поперхнулся. Дернул вожжи и захихикал:

- Скажешь тоже... Максимка Хворов вчерась ко мне приставал... ты, говорит, сочинителем сделаться могешь. У тебя, говорит, в разговоре все складно.

- Где ты его видел?

- Да он в коммуну заходил. Ты в поле был. Ну я ему все показал, растолковал... не без прибаутки, конешное дело. Он и говорит: учись, говорит, грамоте, Юшка. А я ему: какой я тебе Юшка? Я Ефим Петров теперь! Так ошпарил, что прощения зачал просить. И свое заладил: учись читать-писать, не поздно, говорит. В городе все учатся. Попробуй, говорит, складные частушки про жизнь придумывать. Это, говорю, можно и без грамоты.

- А что, папаша, ты и взаправду смог бы сочинять... Попробуй! Говорят, за это даже деньги платят.

- Да ну? Едрена копоть! Это я, пожалуй, в Андреев ликбез пойду.

- А что Максим говорил про меня?

- Еще раз приедет. Посоветоваться с тобой хочет. Это он к родным повидаться приезжал. Обещал мне стишки какого-то Бедного Демьяна привезти. Вишь, бедные-то в люди выходить зачали... Мой Панька в какой-то молодой союз поступает, будет вроде как ты - партейный... И я, как у Андрея научусь свою роспись ставить, тоже в партию запишусь. Только вот как с богом быть? Я вить верую... Нельзя с этим? А?

- Коммунист не должен верить в бога, - ответил Василий.

- А может, вера-то моя не помешает? А? Я вить только вечерами кщусь-то, а в потемках кто заметит?

- Нельзя, батя, и нашим и вашим. К одному берегу прибиваться надо.

- Оно страшновато, Васятка, сразу-то отказываться от бога. Был, а то сразу - нет! И так подумаешь: помощи он нашему брату не дает. Видно, деваться некуда... брошу и перед сном кститься.

- Правильно, папаша, нам теперь сворачивать с большака некуда. Василий сказал это так, будто отвечал на его намек.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Митрофан услышал над собой разговор и с трудом открыл глаза.

- В спину стреляли, - сказал кто-то.

Худое, чисто выбритое лицо склонилось над Митрофаном.

- Дезертир я... - полубессознательно повторил он слова, которые твердил казакам.

- Постой, постой, - заговорил очень знакомым голосом бритый, - да ты не Митрофан ли Ловцов?

- Митрофан... а ты кто?

- Не угадываешь? Это хорошо! - Бритый оскалился, изображая улыбку, и Митрофан заметил на правой стороне его носа бородавку. Какое-то воспоминание шевельнулось в мозгу.

- Сидора Гривцова помнишь?

- Дядя Сидор! - Митрофан хотел было подняться, но застонал и расслаб.

- Лежи, мы тебя сейчас в повозку уложим. Настелил, что ли, Ванька?

- Господи, да не во сне ли... ведь ты, дядя Сидор, покойник, - едва слышно проговорил Митрофан, неотрывно следя за бритым худым лицом. - Тебя ведь убили. Где же твои усы-то?

- Тебя вот тоже убили, да не до смерти, а меня хотели убить, да раздумали. Слух только пустили. Так что нам с тобой теперь долго жить. А усы отрастить плевое дело. В тебя кто стрелял-то?

- Казаки...

- Быть не может! Фронт далеко.

- Ей-богу, казаки...

Сидор опасливо оглянулся:

- Скорей, Ванька, иди сюда!

Митрофан разглядел на Гривцове кожаный картуз, гимнастерку с ремнем... Где-то близко всхрапнула лошадь.

Рядом с Сидором появился рыжий парнишка.

- Бери его за ноги, - приказал Сидор, - а я под руки возьму. Ну, взяли.

Митрофана пронизала острая боль, он застонал.

- Терпи, Митрофан... Бог терпел и нам велел.

- Не довезешь, дядя Сидор, помру я... душа горит... весь в крове...

- Крепись, говорю, - уже сердито сказал Сидор.

Телега, скрипнув, тронулась с места.

- Спасибо тебе, дядя Сидор, спаситель мой... Мешочек-то не забыли? сквозь стоны бормотал Митрофан.

- Вот он, вот, под головой, лежи...

- Ну и слава богу. - Митрофан стиснул зубы и закрыл глаза.

Сидор сел у изголовья, искоса взглядывая на землистое лицо Митрофана. "Да, неисповедимы пути твои, господи! Не узнать, от кого смерть примешь... В кармане документы продагента, гимнастерка красноармейская, фуражка со звездой. Казаки налетят и подстрелят, как Митрофана, не разобравшись. А тогда в Чека ждал смерть, ан свой человек нашелся, спас, да еще документ хороший дал и в Сампур направил".

С тех пор и стал Сидор продагентом Пресняковым.

Перед глазами Сидора встал подтянутый, стройный Смородинцев. Холеное, бледное лицо его улыбалось Сидору одними хитрыми острыми глазами... Вот как умеют пролезть люди! В Чека смертными делами ворочает, а пользу в другой карман опускает... Сидор злорадно усмехнулся, как в ту долгопамятную ночь, когда вышел из двора Чека новоокрещенным. Петр Данилыч Смородинцев... Эти слова он твердил всю дорогу до Сампура не только потому, что надо было хорошо запомнить его имя для дела, но и потому, что решил еженощно молить бога за своего спасителя. Вот и Митрофан, коль жив останется, по гроб будет его, Сидора, почитать и за него молиться.

- Сверни на пахоту, Ванька, помягче там. Да пошибче.

Митрофан открыл глаза и спекшимися губами попросил:

- Пить...

- Потерпи, нет у нас с собой. Больница скоро. Да ты, Митроша, не говори, что дезертир. Скажи, в отпуск домой шел, казаки налетели, документы отняли и подстрелили.

Митрофан молча кивнул головой.

- Ты давно из дома-то?

- Перед рождеством взяли.

- Про бабу мою не слыхал?

- В Ивановку к сестре ушла сразу, как Тимофея...

- Знаю про Тимофея, - перебил Сидор. - А в доме кто?

- Школу Андрей Филатов открыл...

- Так-так, - угрожающе произнес Сидор и тяжело вздохнул.

2

К вечеру жара спала, но устоявшаяся над ржаным полем духота все еще не проходила. Хоть бы ветерок повеял - обсушил вспотевшую спину.

Макар Елагин поторапливал жену, которая и без того выбивалась из сил, подавая ему снопы на воз. Надо еще раз приехать, забрать последние снопы, которые свяжет Соня. Нельзя оставлять хлеб в поле, никто не оставляет - время такое.

Макар первый из светлоозерцев начал убирать рожь. Два участка Сонин и свой - нелегко убрать втроем.

Сегодня поработали отменно. С утра, по росе, он крюком полполя прошел, жена и Соня серпами жали. Еще на одно утро осталось на его участке, потом на Сонин перебираться. Там рожь позднее посеяна, потерпит.