Дмитрий Суворов - Все против всех

"Это надо сделать так, чтоб и голову контрреволюции снять, и Советскую власть оставить в покое. Если будет нужно в угоду буржуазии Запада, в целях избежания столкновений, найти виновника, ответственного за этот акт, то я предстану перед судом и возьму на себя всю ответственность: Это единственный путь: Но как делать? Если пойду в номера и просто пристрелю Михаила, то кто поверит, что я, член ВЦИК, действовал без предварительного обсуждения с верхами? Не поверят.

Будут шуметь, и вместо того, чтобы убрать эту падаль с дороги революции, может случиться, что труп Михаила будет превращен в баррикаду мировой буржуазии: Есть опасность осложнений, и приму это за установленный факт. Но есть и опасность:

оставить в живых эту пакость. Итак: убивать опасно, а не убивать еще опасней.

Как быть? А что, если взять да и "бежать"? (Этот термин у Мясникова явно означает "убить при попытке к бегству": в 1922 году его самого чуть-чуть так не кокнули в советской тюрьме, и он напишет: "Меня бы бежали, как я "бежал" некогда Михаила". - Д.С.). Далее: "А почему бы нет? Они хотят его: выкрасть и увезти, так почему же мне нельзя? Для одного невозможно, ну так ведь это и не обязательно. Нужно только все продумать во всех деталях и остановиться на окончательном, твердом решении и простом плане. Говорить ни с кем до решающей минуты не буду, а в решающую минуту позову товарищей и расскажу им, что надо делать: И если он (Михаил) до сих пор не убежал, то только потому, что он ленивый дурак... Ленин и Свердлов могут козырнуть: вот приказы, вот телеграфные распоряжения, а вот последствия нашего гуманного отношения. Вот и будь после этого: никак нельзя - они процитируют кого-нибудь и скажут: твердость, твердость и еще раз твердость. И волки будут сыты, и овцы целы. То, что надо. Это не расстрел, не убийство: он исчез, его нет. Он будет убит, это ясно, но только мне и моим товарищам, кому я доверю тайну. А для всех он бежал, и хорошо. А как отнесутся к этому Ленин и Свердлов, для меня безразлично. Я знаю и выполню свой долг, а потом на мне пусть хоть выспятся: Точка. Конец колебаний и сомнений".

Далее Мясников подробно описывает, как добровольно, удивив всех, напросился работать в ЧК, вышел на контакт с окружением вельможного ссыльного, был подозрительно быстро рекомендован в качестве "опытного чекиста" (проработал шесть дней!) в Екатеринбург, но успел организовать киллеровскую команду, которая все и провернула. Сам Мясников только дирижировал по телефону, да еще после убийства исполнители перед ним во всем отчитались. Каждый взял по безделушке из карманов убитых. Через некоторое время по просьбе Мясникова Ленин и Свердлов были конфиденциально проинформированы об истинном положении дел. И остались "весьма довольны".

Вот что пишет по этому поводу Б.Беленкин: "В истории убийства Михаила, благодаря мясниковскому мемуару, можно найти исчерпывающие ответы на вопросы, давно мучающие исследователей. Насколько самостоятельными были или могли быть инициативы "снизу", какова была позиция центра по отношению к бессудным несанкционированным расправам, в чем вообще в этот период (до августа-сентября 1918 г.) заключалась оппозиция "провинция - центр"? Мясниковский текст среди прочего развенчивает излюбленный миф о централизованном тайном заговоре против Романовых: все было примитивней, ничтожней и безнравственней. Создается впечатление, что центр не без удовлетворения наблюдал, как амбициозные большевистские "удельные княжества" повязывают себя по рукам и ногам кровью своих жертв. В тот период центр вообще удерживал власть отчасти благодаря именно местным инициативам - в области и экономической, и военной, и карательной.

Здесь я позволю себе не вполне согласиться с вышеприведенным текстом в плане отсутствия "централизованного заговора". Во-впервых, пермское убийство нужно рассматривать в контексте всех остальных акций (Екатеринбург, Алапаевск, Ташкент, Петроград), а там центр "наследил" очень даже густо. Во-вторых, сам Б.Беленкин признает, что "самоустраненность центра от бурной активности местных мясниковых и есть самое явное соучастие - не менее преступное, чем тайные указания". В-третьих (и это главное), хотя Беленкин считает, что "не верить Мясникову нет оснований", я все же не склонен доверять Гавриилу Ильичу на все сто процентов. Слишком уж сильно сказываются в его писаниях законы жанра апологетики. Ему нужно непременно доказать именно свой приоритет в расправе, убедить всех, что именно он, а не Ленин и Свердлов - инициаторы всего случившегося (в свете всего ранее сказанного читателю уже должно быть ясно, зачем автору мемуаров все сие надо). А посему - есть основания сомневаться, и весьма веские.

Второе и, наверное, самое интересное: как Мясников себя готовил в плане идейном к Главному Событию своей жизни. Гавриил Ильич, еще раз вам слово:

"Я, может быть, физически не убью ни одного, но надо быть лично готовым к тому, чтобы убить их всех: И только в том случае я имею право пойти на это дело: Готов ли я? Без всяких колебаний: А странно все-таки: Иван Сусанин, крестьянин, спасает Михаила I. А я, рабочий, изгой, смерд, уничтожаю Михаила II и последнего. Начало и конец, альфа и омега: Михаил: Кто я? Сын смерда, пролетарий, сижу в одиночке. За что? За мою правду; за то, что, вкусив от древа познания добра и зла, понес эти плоды к таким же пролетариям: Вот я - атеист, а там - православные, Достоевские, Мити и Алеши Карамазовы (!). Это они поют "Христос воскресе", избив меня за то, что я не хочу им подпевать (!). Может, поэтому я понимаю образ Смердякова, как еще никто не понимал: Если Моисей убивает 15000 человек, то это нормально и законно, а если трудовик (!) убил Моисея, то это богопротивно, ибо "не убий"... Если б Толстому предстояло убить Михаила и спасти тысячи жизней трудовиков (!), то убил бы он? Если б ему нужно было убить тифозную вошь и тем спасти множество жизней от заразы? Убил бы он и не задумался? А Достоевский? Этот откровенный защитник самодержавия, православия и народности стал бы думать еще меньше, чем Толстой: Надо реабилитировать Смердякова от гнусностей Достоевского (!!!), показать величие Смердяковых-борцов на сцене битвы свободы с гнетом богов (!!!). :Все против меня - Толстой, Достоевский, Милюковы, Керенские, колчаки (!!!). И вот я один против всех.

Скучно, брат. В тюрьме поневоле один, а когда в кругу товарищей, но один - это тяжелей, чем одиночка. Но нет: я чувствую, что делаю нужное и полезное нашей революции дело. В этом моя сила и право".

Согласитесь, такое колоссальное саморазоблачение приходится читать не каждый день. В этом почти параноидальном "потоке сознания" до ужаса явственно вырисовывается лик человека с ницшеанскими претензиями, искренне считающего себя сверхчеловеком, который один против всех творит историю. Между прочим, идеи впоследствии трижды обруганного и проклятого советской идеологией Ницше были чрезвычайно близки тогдашним "левым". Вспомните хотя бы М.Горького: все его хрестоматийные "соколы" и "буревестники", горящее сердце Данко и знаменитое: