Михаил Долбилов - Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

Министр Толстой и его товарищ И.Д. Делянов сочли дело достаточно серьезным и потребовали от Корнилова подробных объяснений. Многие мероприятия осуществлялись в ВУО почти независимо от министерства, поэтому нарекания на произвол местных чиновников учебного ведомства могли усиливать уже возникшие в центре опасения. Так, прочитав утверждение жалобщиков, будто Собчаков вынашивает план перекрыть евреям доступ в университет, Делянов распорядился «справиться, было ли представление», – иными словами, не проводит ли ВУО свою политику явочным порядком. Другим знаком недоверия явилось то, что, пересылая в Вильну копии жалоб, МНП не сообщило имен подписавших третью из них, тем самым дав повод считать ее также анонимной [1754].

Собчакову было сравнительно нетрудно опровергнуть обвинения в «нигилизме» и разврате [1755]. Не признавал он за собой и склонности к юдофобии, даром что ею насыщена риторика этого же самого документа. Но ужесточение им требований к объему и уровню знаний экзаменующихся учеников оставалось бесспорным фактом (плачевный исход экзаменов летом 1866 года, по всей вероятности, и переполнил чашу терпения недовольных его директорством). Собчаков настаивал на полном соответствии своих действий указаниям МНП, которое «еще в 1864 году поставило на вид раввинскому училищу, что из него, по окончании полного курса наук, выпускаются безграмотные воспитанники» [1756]. А раз так, утверждал он, то специально заботиться о поступлении учеников в университет еще рано – пусть сначала усвоят знания в объеме училищной программы.

Эта тема развита в благоприятном для Собчакова рапорте инспектора ВУО, курировавшего еврейские училища, Г.Э. Траутфеттера. Он солидаризировался с мнением Собчакова о том, что «поступление бывших воспитанников раввинских училищ в университеты есть уклонение от прямого их назначения, ибо цель Правительства при учреждении раввинских училищ состояла в том, чтобы б[ывшие] воспитанники… действовали просветительно на еврейский народ…». В принципе того же мнения придерживался и Бессонов, но тот, как мы видели, пытался компенсировать эту установку личным патронажем над подающими надежду учениками. Собчаков был намерен исполнять ее буквально.

В интерпретации Траутфеттера и Собчакова противниками подлинного просвещения евреев представали сами податели жалоб, которые будто бы олицетворяли собой своекорыстную элиту, безразличную к потребностям «массы еврейского народа» [1757]. Собчаков считал выразителями интересов этого меньшинства некоторых преподавателей раввинского училища, обойденных при недавних кадровых переменах, но полагал при этом, что они стремятся достичь много большего, чем вакансий в училище:

…наука еще слишком мало содействовала к пробуждению между евреями чувства уважения к порядку и закону, [так что] даже лучшие из них, поставленные во главе образования, не чужды стремлений составить отдельную жреческую касту, которая, соединяясь посредством изучения халдейской науки в одно крепкое целое, могла бы посредством своего изворотливого талмудического ума управлять остальным населением края [1758].

Одна только фразеология выдает исходную посылку Собчакова – «теорию» кагала. «Дух кагального самоуправления» он находил даже в таких обычных для учебного заведения реалиях, как складывание педагогических династий (Каценеленбогены, Шерешевские и Шрейберы) или уловки учеников вроде списывания и подсказок [1759].

«Теория» Брафмана быстро нашла применение в бюрократическом дискурсе. Благодаря интригующей неопределенности понятия о кагале она позволяла свести самые разнородные еврейские требования и пожелания к единой причине – преднамеренной и зловещей «замкнутости» еврейства. Варьировались лишь воображаемые или домысливаемые воплощения этой обособленности. Евреи, как в случае жалоб на Собчакова, могли даже протестовать против меры, грозящей замедлить их выход из культурной изоляции, но ответом им становилось обвинение в обратном – хитроумной, «талмудической» стратегии увековечения обособленности. В рассмотренном выше эпизоде забота группы виленских евреев, маскилов или сочувствующих им, о поступлении юношей в университет была расценена местными властями как ширма, за которой «кагал» готовил удаление выпускников раввинского училища из начальных еврейских школ – главного источника русской грамоты для еврейских детей.

Собчаков сохранил должность директора, но скандал вокруг него привлек к мероприятиям ВУО в еврейской политике более пристальное внимание МНП. Приказав не давать жалобам дальнейшего хода, Д.А. Толстой, тем не менее, рекомендовал Корнилову, «ввиду заявления многих лиц… обратить особое внимание как на самого г. Собчакова, так и на раввинское училище…» [1760]. Выразив свою обеспокоенность положением дел в раввинском училище, министр ослабил позицию защитников отдельной системы образования для евреев, к которым в тот момент принадлежали ведущие администраторы ВУО.

Независимо от перипетий истории с Собчаковым, к концу 1866 года будущая судьба отдельных еврейских училищ явилась предметом довольно оживленной бюрократической дискуссии в ВУО. Такой обмен мнениями поощрялся самим руководством МНП, нуждавшимся в отзывах с мест для пополнения данных, собранных в 1864 году А.Ф. Постельсом. Выжидательная тактика МНП объяснялась, помимо прочего, и сменой министра. В апреле 1866 года, после обсуждения отчета Постельса в Ученом комитете МНП, министр А.В. Головнин одобрил текст представления в Государственный совет о новых мерах в области еврейского образования, нацеленных на «сближение евреев с христианами». Главной из них должно было стать разрешение евреям поступать «на общем основании» в учебные заведения, подведомственные МНП, «во всей Империи, не стесняясь местностями, определенными для их оседлости…». Раввинские училища предполагалось сохранить, сделав «необходимые перемены в учебном курсе их и устройстве», а казенные начальные училища – «упразднять по мере уменьшения в них учащихся» [1761]. Итак, отдельные начальные училища должны были умереть естественной смертью, неизбежной при возрастании притока еврейских детей в общие заведения как в черте оседлости, так и за нею. Очевидно, что Головнин оптимистически оценивал готовность евреев воспользоваться даруемым правом. Однако воплотить замысел в жизнь ему не удалось из-за поворота в политике Александра II, спровоцированного покушением Каракозова. Не успев представить свой проект в Государственный совет, Головнин был замещен на посту министра Д.А. Толстым. Толстой, хотя и далекий, как известно, от либерально-просветительского воззрения предшественника на задачи учебного ведомства, не имел тогда собственных рецептов по еврейскому вопросу, а потому начал с изучения головнинских начинаний. Упомянутый выше проект так и не был подан в Государственный совет, но базовую идею о пользе общих заведений для просвещения евреев Толстой воспринял. Тому способствовал и симпатизировавший ему (и поддержавший в полемике о классическом образовании) Катков: статьи в «Московских ведомостях» резко критиковали унаследованные от николаевской эпохи учебные программы еврейских училищ. В этой ситуации Толстой был заинтересован в более свободном обсуждении проблемы в учебных округах еще и потому, что оно давало некоторое время на раздумье.