Любовь Воробьёва - Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.

Писатель-декабрист А. Бестужев (Марлинский) оставил свои впечатления от путешествия в Ревель в вышедшей в свет в 1821 г. публикации «Поездка в Ревель». Остзейский порядок он охарактеризовал так: «Вечные празднества царили в городах и замках, вечные слёзы — в деревне».

Другой писатель-декабрист Н. Бестужев характеризует немецких рыцарей как захватчиков, разоблачает лживость теорий культуртрегерства. В повести «Гуго фон Брахт» (1823 г.) он показал непримиримую борьбу эстонцев против рыцарей.

Примечательно, что П. Пестель в своём проекте конституции «Русская Правда» требовал не только окончательного искоренения крепостничества в России, включая прибалтийские губернии, но и настаивал на ликвидации в Прибалтике власти пришлого немецкого дворянства.

Через двадцать с лишним лет Ю. Самарин в своих «Письмах из Риги» (датированы маем и июнем 1848 г.) потребует от правительства коренной реформы в Прибалтийском крае, поскольку по его глубокому убеждению, вынесенному из изучения балтийского вопроса, современное устройство Прибалтийского края противоречит началам государственности, достоинству и выгодам России и правильно понятым интересам самого края. Не будь поддержки русской власти, считал Ю. Самарин, этот порядок с его привкусом сословности и плутовства высших классов в ущерб низшим рухнул бы немедленно от собственной ветхости и обременительной многосложности.

Достижение законного порядка, основанного на справедливости и вытекающего из условий российского исторического развития, Самарин видел на путях реформ. Для него коренная реформа в Прибалтийском крае, которая, по сути, предполагала восстановление екатерининской политики обрусения окраин и снятие формальных ограничений верховной власти, была неразлучна с освобождением крестьян. Из своего балтийского опыта он, так же как и Арсеньев, вынес убеждение, что прочная земельная реформа может быть осуществлена только при условии восстановления исторического права крестьян на землю и наделения освобождённых крестьян землёй. Эту задачу он рассматривает как главный вопрос не только прибалтийской, но и в целом русской жизни.

С этих позиций Самарин дал оценку крестьянских законов 1804 г. и 1816–1819 гг. в Лифляндии и Эстляндии в специально подготовленной для одного из остзейских комитетов записке по истории уничтожения крепостного состояния в Лифляндии.

Самарин исходит из того, что освобождение сельского сословия не может быть делом свободного соглашения между дворянством и народом. Верховная власть должна заступиться за народ и вынудить у помещиков признание его прав. Вначале при разрешении этого вопроса в Лифляндии правительство, считает Самарин, шло правильным путём. Разрабатывая и принимая крестьянское положение 1804 г., верховная власть понимала, что для крестьянина ценна не отвлечённая свобода, а его право на землю, которую он обрабатывал при крепостном праве, и это право за ним законодательно признавало. В крестьянских же законах 1816–1819 гг. верховная власть изменила своей заступнической миссии, и эстляндское и лифляндское «расчётливое дворянство» сумело вместе с провозглашением полной свободы крестьян добиться от высшей власти признания за ним прав на крестьянскую землю. В результате был нарушен принцип о нераздельности крестьянина с землёй, которому предшествующее законодательство (по крайней мере, в отношении крестьян-дворохозяев) всегда следовало и которое лежало в основании всего сельского быта. Теперь свободный договор между дворянином-землевладельцем и освобождённым крестьянином в сущности лишь освещает подневольное положение последнего. Далее Самарин делает вывод: правительство должно вернуться к основам своей прежней законодательной работы в интересах крестьянства, т.е. признать право крестьянина на землю и восстановить его связь с землёй {134} .

Эти рекомендации Ю. Самарина не были востребованы многие десятилетия, поскольку «расчётливое» прибалтийско-немецкое дворянство при попустительстве верховной власти оказалось в долгосрочной перспективе всё-таки чрезвычайно нерасчётливым: отказав крестьянину в праве на землю, оно дало зелёный свет революционной России и её революционным окраинам, т.е. развитию тех процессов, против которых восставал Самарин и которые являлись предметом его спора с Герценом.

Безземельное освобождение крестьян не уничтожило сразу барщинную систему хозяйства. В силу инерции помещики ещё какое-то время вели хозяйство по старинке, то есть использовали принудительный труд крестьян, которые обрабатывали помещичьи поля своим тяглом (измученным рабочим скотом) и своим инвентарём (убогими орудиями труда). В этих условиях снижалась урожайность и, как следствие, росла задолженность имений с последующей сменой собственника.

В то же время безземельное освобождение крестьян явилось фактором первоначального накопления капитала и формирования нового типа землевладельца: помещика-предпринимателя. Предприимчивые помещики переводили свои имения на капиталистические методы хозяйствования. Это предполагало отказ от отработок, переход к наёмному труду, приобретение более совершенных орудий труда, использование достижений сельскохозяйственной науки.

Переход к наёмному труду означал отделение непосредственного производителя от средств производства, которые сосредотачивались в руках помещиков и зажиточных крестьян-дворохозяев и превращались в капитал.

На этом фоне происходит быстрое расслоение крестьянства. Из их массы выделяется слой крупных арендаторов, мельников, скупщиков, трактирщиков. С отменой в 1810 г. запрета на сельскую торговлю и с оживлением вследствие этого внутренней торговли укрепляются позиции крестьян-дворохозяев. В страдную пору они всё активнее используют труд бобылей, вознаграждая их небольшим клочком земли на своих окраинных владениях. Из числа дворохозяев выбирались волостные старшины и волостные судьи. Им предоставлялось право домашней расправы над батраками. Наступают перемены и в быте крестьян-дворохозяев. В холодных каморках риг, служивших для них жилищем в течение столетий, появляются печи с трубами, а кое-где вместо отверстий для света, закрываемых задвижками, — застеклённые окна.

На другом полюсе растёт армия батраков и бобылей. Эта армия, составившая к середине XIX в., например, в Эстляндии 64% сельского населения этой губернии {135} , постоянно пополняется разоряющимися арендаторами.

В этих условиях в пореформенный период в Эстляндии и Лифляндии формируется взрывоопасная атмосфера. Она отмечена не только непрекращающейся борьбой между помещиками и крестьянами (в ней воедино слиты социальный и национальный протесты крестьян), но и зарождающимися противоречиями между формирующейся деревенской буржуазией и обездоленным крестьянством. В народном творчестве того времени говорится о беспощадном угнетении батрака и сироты не только помещиком, но и зажиточным крестьянином, а также разными помещичьими прихвостнями — кубьясами и другими надсмотрщиками.